Кафка замок главный герой. Какая дорога ведет к "Замку" (анализ романа Ф

"К тому же я боюсь, что жизнь в Замке окажется не по мне. Хочу всегда чувствовать себя свободно" Ф. Кафка "Замок" Шесть неполных дней и пять ночей, которые землемер К. проводит в Деревне, требуется Кафке, чтобы описать мир "Замка", описать достаточно полно, выпукло, так что на самом деле вопросов по прочтении не остается. То есть остаются мелкие вопросы технического характера, но это не меняет сути дела. Обычно это плохо, потому что если после прочтения нет желания подумать над произведением, позадавать самому себе вопросы, углубиться в авторскую тайну (так хочется назвать пресловутый образ автора, который проглядывает то там, то сям в тексте), перечитать какие-то места чтобы лучше разобраться, - произведение прошло мимо, то ли в силу своей легковесности, то ли тотального несовпадения с твоим собственным внутренним миром. Но Замок написан удивительно. Он сложен для чтения, местами зануден, но не дает бросить чтение или просто расслабиться и перелистнуть страничку. Он как будто снова и снова наталкивает тебя на размышления своими бесконечными монологами (ведь на самом деле диалоги "Замка" постоянно превращаются в монологи или серию последовательных монологов). Поэтому когда автор оставляет тебя на пороге очередного монолога, который заводит мать Герстекера, возникает ощущение того, что уже ничто и никогда принципиально не изменится и что все плохое, что должно было произойти с землемером, уже произошло, дальнейшее не важно. Землемер К., вызванный в Замок для проведения работ, попадает в странный для него мир, мир в котором он не умеет правильно себя вести, постоянно пытаясь использовать привычные для себя приемы и методы решения проблем. Неизбежно возникает конфликт между землемером и миром, конфликт, в ходе которого меняется только землемер, и меняется не в лучшую сторону. Что же представляет собой этот мир, столь враждебный несчастному землемеру? Это мир тотальной оппозиции "Замок - Деревня". Причем Замок представляет собой некое высшее, чистое и светлое начало, а Деревня - прозу и мерзостность жизни. Оппозиция выдерживается на протяжении всей книги, во множестве противопоставлений. Замок стоит на горе, Деревня в низине. Воздух в замке другой, видимо чистый и свежий, поэтому чиновники из Замка долго не могут находиться в Деревне и дышать ее затхлым воздухом. Высшее благо для деревенских - попасть в Замок в качестве слуг. Но для такой работы отбирается не каждый - людей отбирают по внешней привлекательности. Так, крестьяне, посетители постоялого двора, на котором землемер ночует в вечер своего приезда, имеют внешность, которая вызывает в памяти внешность крестьян с картин Брейгеля - грубые, почти карикатурные лица: "казалось, их били по черепу сверху, до уплощения, и черты лица формировались под влиянием боли от этого битья". В гостинице же, там где собираются слуги, каждый из которых в прошлом житель этой же деревни, лица уже другие. "Они были одеты чище, в серо-желтых, грубой ткани платьях, с широкими куртками и облегающими штанами. Все это были люди небольшого роста, очень похожие с первого взгляда друг на друга, с плоскими, костлявыми, но румяными лицами". Автор много внимания уделяет изобразительному ряду, который должен подчеркнуть превосходство того, что связано с Замком. Так, слуги носят одежду, облегающую стройные тела. Помощники, Артур и Иеремия, красивы. Красив Варнава, которому разрешено входить в Замок. Красива женщина, жена кожевенника, служанка из Замка. Мечта каждого - хоть немного приблизиться к Замку. Те, кому разрешено бывать в Замке приносят оттуда слухи, так напоминающие мифы о небожителях. Вот как выглядит чиновник Кламм, о котором столько говорят в романе, но которого никто так и не увидит: "Он выглядит совершенно иначе, когда появляется в Деревне, чем когда оттуда уходит; иначе - до того, как выпьет пива, и совсем иначе потом; когда бодрствует - иначе, чем когда спит; иначе - в беседе, чем в одиночестве, и, что, конечно, вполне понятно, он совсем иначе выглядит там наверху, в Замке. Но даже в Деревне его описывают по-разному: по-разному говорят о его росте, о манере держаться, о густоте его бороды, вот только его платье все, к счастью, описывают одинаково - он всегда носит один и тот же черный длиннополый сюртук". Кламм обладает классическими свойствами сказочного существа: неопределенностью облика и местонахлждения. Слуги, грубоватые румяные мужички в буфете гостиницы, в замке, якобы, имеют огромное влияние. Они могут воздействовать на господ и зачастую даже руководить ими. Подобные легенды передаются из уст в уста, ими подчуют и землемера. Если даже слуга окружен неким волшебным ореолом, то что касается графа, владельца замка, то это фигура совершенно недосягаемая. Лишь в начале романа, когда К. только появляется на постоялом дворе, в разговоре с ним упоминают графа: а именно, он узнает, что Деревня принадлежит графу, и что для того чтобы переночевать на постоялом дворе (который казалось бы для этого и предназначен), нужно получить разрешение от графа. Больше о графе упоминаний нет. И неудивительно. Любой секретарь так значительно отделен от жителей Деревни, так возвышен, что обычные чиновники кажутся невероятно значимыми персонами, теми, сам спуск которых в долину является событием. А ведь эти чиновники довольно мелки, по слухам есть гораздо более могущественные, над которыми находятся еще более могущественные. Неудивительно, что сам граф теряется за эти стремительно нарастающим блеском, сливающемся в неком ослепительном сиянии благородства. Там, за сиянием, совершенно недостижимый и непостижимый граф ведет свою недостижимую и непостижимую жизнь. Поэтому в дальнейшем в романе граф ни разу не упоминается, используется некое безличное "господа" для определения старших по должности жителей Замка. Именно так в своих мыслях землемер называет чиновников. И в самом деле, справедливо: согласившись остаться на графской службе, он превратился в зависимого человека, положение которого, вдобавок, не определено, а согласно логике здешних мест это значит, что оно крайне низкое, рядом с крестьянами, и начальником для него является каждый, кто занимает хоть какой-то пост. Как устроено общество, в которое попал К.? Судя по словам Ольги: "считается, что мы все принадлежим Замку", это традиционное общество, то, каким оно было до первых буржуазных революций. По крайней мере, вся атрибутика описаний крестьянской жизни, вся логика служебных и социальных взаимоотношений говорит именно об этом. Конечно, это не совсем средневековое общество, так как устрашающей пирамиды чиновников, описанной в Замке, во времена феодализма не было, скорее это напоминает древнеегипетскую цивилизацию с мириадами писцов, бдящих интересы фараона и наблюдающих за крестьянами и рабами. Да, каким-то непостижимым образом описывая жизнь в Деревне Кафка создает впечатление жизни в империи. Непостижимым только потому, что Деревня мала, да и Замок вроде бы невелик, по крайней мере, так видит его К. "Это была и не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец, а целый ряд строений, состоящий из нескольких двухэтажных и множества тесно прижавшихся друг к другу низких зданий, и, если бы не знать, что это Замок, можно было бы принять его за городок. К. увидел только одну башню, то ли над жилым помещением, то ли над церковью - разобрать было нельзя. Стаи ворон кружились над башней". Но это не меняет сути, с каждым часом, проведенным в деревне, Замок в сознании Землемера превращается в мощную, все более и более неодолимую силу. Для создания эффекта мощи, огромности, бесконечности Кафка использует прием гиперболизации, повторения, нагнетания. Вот как описывает староста кабинет чиновника Сортини, утомительно бесконечную переписку с которым он только что обрисовал землемеру: "в его кабинете даже стен не видно - везде громоздятся огромные груды папок с делами, и только с теми делами, которые сейчас в работе у Сордини, а так как все время оттуда то вытаскивают папки, то их туда подкладывают, и притом все делается в страшной спешке, эти груды все время обрушиваются, поэтому непрерывный грохот отличает кабинет Сордини от всех других". Само описание дела о прибытии землемера, чрезвычайно многословно и утомительно, именно это многословие создает впечатление чего-то мощного и жестокого, порабощающего человека. Многословны и утомительны речи всех обитателей Деревни, как только они касаются Замка и организации жизни. И работы в Замке. Вот как Ольга описывает хождения своего брата по канцеляриям: "Служит ли он на самом деле в Замке? - спрашиваем мы себя; да, конечно, он бывает в канцеляриях, но являются ли канцелярии частью Замка? И даже если канцелярии принадлежат Замку, то те ли это канцелярии, куда разрешено входить Варнаве? Он бывает в канцеляриях, но они - только часть канцелярий, потом идут барьеры, а за ними другие канцелярии. И не то чтобы ему прямо запрещали идти дальше, но как он может идти дальше, раз он уже нашел своих начальников, и они с ним договорились и отправили его домой. ... Но ты не должен представлять себе эти барьеры как определенные границы. Варнава всегда твердит мне об этом. Барьеры есть и в тех канцеляриях, куда он ходит, но есть барьеры, которые он минует, и вид у них совершенно такой же, как у тех, за которые он еще никогда не попадал, поэтому вовсе не надо заранее предполагать, что канцелярии за теми барьерами существенно отличаются от канцелярий, где уже бывал Варнава". Гротескное движение речи по кругу, постоянное повторение слов "канцелярия" и "барьеры" создают впечатление колоссальной махины, в которой человек теряется. Огромность служебного аппарата сродни веренице канцелярий, теряющихся в бескрайней спирали, устремленной куда-то вверх. Но если бюрократия могущественна, то жители Деревни воспринимают себя как малых и бессильных. Ощущение ничтожности и никчемности пронизывает речь героев в те моменты, когда они говорят со старшими по положению в обществе или когда говорят о Замке. Речи Ольги в этом смысле просто идеальны, большей потери себя как личности, самоуничижения и самоуничтожения невозможно представить. По контрасту, как только речь заводится с человеком низшего или неопределенного положения, жители Деревни становятся откровенно грубы. Чем больше землемер борется за определенность своего положения, тем неопределеннее становится оно, и тем заносчивее и наглее становятся по отношению к нему люди. Хозяйка гостиницы называет его "оболтус" и разговаривает с ним в грубейшем приказном тоне, а горничная Пепи в своем монологе столько раз употребляет по отношению к нему слова "ничтожный" и "ничтожество", что становится понятно, что в этом мире, где позиция человека определяется непонятным образом и неизвестно кем, но известна всем, у землемера положение изгоя. Как итог, движимый обстоятельствами, отсутствием жилья и сносной работы, К. готов признать себя ничтожеством: "тебе приходится сталкиваться и с самым ничтожным людом вроде меня, ведь я имею право быть только тут, в буфете, а не в других местах", как говорит он Пепи. Произошло превращение человека в "винтик". Личность, индивидуальность, если не разрушена, то сильно пострадала. Кафка не увидел двух великих империй первой половины XX века - сталинского СССР и гитлеровской Германии. Но тем интереснее, что сам дух имперского государства нового времени ярко ожил в его романе. Ведь несомненно, что и Сталин и Гитлер были императорами, и несмотря на свою внешнюю обращенность к народу отделены от него наподобие небожителей. Чиновничий аппарат обоих государств был велик и хорошо организован. Он являлся совершенно необходимой частью жизни, о чем говорит, например, большое количество канцеляризмов и аббревиатур в жизни того времени (это очень чувствуется, когда читаешь прозу того времени - и прежде всего Платонова, Зощенко, Ильфа и Петрова). Интересно и то, что после прочтения Кафки становятся видны и родовые черты империй как таковых, начиная с древнейших, ирригационных. Вот они. Т оталитаризм в управлении общественной жизнью, и связанное с ним упрощение социальных отношений , их четкая регламентированность . Огромна роль ритуалов в организации традиционных обществ: снимание шляпы, преклонение колен, право сидеть или стоять при сюзерене воспитывают у человека четкое осознание своих возможностей, и тем самым упрочивают систему. Тоталитарные режимы не менее традиционного общества зависимы от ритуалов: обращения друг к другу "товарищ", "хайль", славословие вождю, массовые митинги и демонстрации, единственно правильное изложение событий в рамках выработанных традиций. Всё это мы находим в романе Кафки в огромном количестве. Право разговаривать с тем или иным чиновником, бесконечные славословия в адрес Кламма, если речь заходит о нем в каком либо контексте, правила и обязанности, обязанности и правила... С оздание мощного бюрократического аппарата патримониального типа (а именно таков тип бюрократии в России, особенно в нынешнее время - она не эффективна, но влиятельна, ибо выполняет не функции рациональной бюрократии, а функции представительства и социализирования идей управления). Причем к бюрократии социальной добавляется бюрократия партийная, то есть идеологическая, параллельно управляющая страной. В античных империях ее аналогом была жреческая бюрократия. О божание господ в купе с обожествлением , так верно выраженное Кафкой и реально существовавшее в империях прошлого столетия. В древнем Египте фараона обожествляли. Всемогущие Сталин с Гитлером были столь могущественны, что по сути сакральны. Да и обожание их было невуероятным: люди гибли и именем Сталина на устах. Невероятны оторванность от рядовых жителей в сочетании с вездесущностью (свойства божества!) - портреты повсюду, цитаты повсюду, универсальность знаний, значимость каждого слова, сама причинность, кажется, обусловлена ими. Вспомним сцену, в которой землемер ждет Кламма, а тот не выходит, каким-то сверхъестественным образом зная о том, что низшее существо пытается с ним встретиться, чего не должно произойти просто как противоречие законам физики. Страх наказания. В тоталитарном обществе люди живут в страхе перед последствиями, которые могут возникнуть из любого непредвиденного поступка. Люди становятся неприветливыми и мнительными. Иностранцы, приезжавшие в Советский Союз обращали внимание на то что люди были крайне необщительны и негостеприимны. А теперь для сравнения маленький кусочек из "Замка". "Второй, хоть и ростом не выше и с гораздо менее густой бородой, оказался тихим, медлительным, широкоплечим человеком со скуластым лицом; он стоял опустив голову. "Господин землемер, - сказал он, - вам тут оставаться нельзя. Простите за невежливость". - "Я и не думал оставаться, - сказал К. - Хотел только передохнуть немного. Теперь отдохнул и могу уйти". - "Наверно, вас удивляет негостеприимство, - сказал тот, - но гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не надо" ... Но не прошло и секунды, как слева и справа К. схватили двое мужчин и молча, словно другого способа объясниться не было, с силой потащили его к дверям (к дверям его потащили после того, как он попытался заговорить с женой одного из мужчин, - А.Ш.) ... К. спросил... у того, второго, который, несмотря на свою замкнутость, казался ему обходительнее: "Кто вы такие? Кого мне благодарить за отдых?" - "Я дубильщик Лаземан, - ответил тот. - А благодарить вам никого не надо". Отчужденность, враждебность к незнакомцу, страх "как бы чего не вышло". Именно это отмечали иностранцы, которые пытались общаться с рядовыми советскими гражданами на улице. И, наконец, ночные допросы . Почему они ночные толком никто не знает. Те объяснения, которые дает К. секретарь Бюргель, всерьез воспринять нельзя, как и большинство речей обитателей Замка и Деревни. Смысл их так искажен постоянным перевертыванием, превращенем черного в белое и обратно на протяжении двух-трех абзацев, что вызывает неприятнейшее, гнетущее впечатление. Но тем не менее сразу приходит на ум то, что Кафка не мог знать: энкэвэдэшные "воронки" приезжали за жертвами по ночам. Впрочем, он, как человек начитанный, мог знать, что именно по ночам приходила инквизиция, по ночам приходили катары, они же ассассины, мусульманская секта, основавшая свое влияние не только и не столько на идеологии, сколько на страхе перед своими киллерами. Все карающие органы предпочитают действовать по ночам. Почему? Затрудняюсь сказать наверняка, но можно предположить следующее: страх, который является лучшем управителем в тоталитарном обществе, который особенно силен по ночам (ожидавшие ареста изматывали себя бессонными ночами), тайна, которой окружат себя невидимые, но беспощадные мстители, некая внешняя сакральность действа (сходство с неотвратимой и невидимой божественной рукой). Я же хочу обратить внимание на художественное чутье Кафки, уловившего еще только нарождающееся в обществе явления. В тоталитарном обществе, равно как и в обществе традиционном, место человека строго регламентировано. Нехитрая формула "каждый сверчок знай свой шесток" правит таким миром. Внешняя несвобода рождает несвободу внутреннюю, покорность и подчиненность. Общество "винтиков", общество отсутствующих или искалеченных личностей - это и есть Деревня. Представляется важным отметить, что К. воспитан в другом мире, и, не принадлежа миру "Замок - Деревня", пытается действовать как личность, для которой незначимость и неважность ее интересов кажется чудовищным недоразумением. Всё пребывание землемера в Деревне - это борьба за себя как за личность. Приехавший по приглашению землемер в первый же вечер понимает, что просто для того, чтобы переночевать на постоялом дворе недостаточно быть человеком, нужно иметь разрешение . Это первое унизительное недоразумение. Тем не менее, в этот момент появляются присланные из Замка помощники, что говорит о том, что землемера ждут. Но уладить вопрос о ночевке можно только позвонив в Замок. Из звонка землемер узнает, что хотя его и ждут, но в появляться в Замке у него нет разрешения "ни завтра, ни в другой день". Землемер пытается совершить неслыханное - поговорить лично с чиновниками, но не решается. Мы видим, что землемера трудно назвать по-настоящему смелым человеком, он не сумел преодолеть естественного барьера, который вызывает хамский тон собеседника. Тем не менее, далее он будет развиваться в двух направлениях - привыкать к хамскому тону, переставать замечать его, и одновременно терять страх перед чиновниками, когда встает вопрос о его жизненно важных интересах. Это довольно интересный и, на мой взгляд, не частый прием развития образа - одновременно и деградации и восстанавливающего личность бунта. Проявления лучших и худших качеств землемера подобны бесконечной синусоиде. Возможно, это психологически оправдано: когда мы пасуем, уступаем, внутри нас одновременно начинает развиваться обратная реакция, которая выплескивается, и после разрядки ситуация вновь повторяется. Из послания, переданного Варнавой, К. узнает, что если он соглашается служить, то дальнейшие распоряжения получит у старосты, который и будет его непосредственным начальником. Не долго колеблясь, землемер соглашается, ибо там, откуда он прибыл, работы у него не было, на дорогу он потратился, и потерял по пути помощников с инструментами, возвращаться у него нет возможности. В момент согласия он смутно ощущает, что, поступая на службу , теряет свободу , но отмахивается от этой мысли, так как ему все время нужно что-то решать, времени остановиться и задуматься у него катастрофически мало. Тем не менее, недоступность Замка для него , таинственный ореол, робость, охватившая его при общении всего-навсего с сыном младшего помощника кастеляна Замка, вселяют в него желание приблизиться к Замку. Это желание приводит его в гостиницу, где останавливаются обитатели Замка, когда приезжают в деревню. Но тут он узнает, что нигде , кроме буфета , не имеет права появляться . Это место - буфет, в определенном смысле станет символическим - мучительная близость к заветному миру при полной невозможности туда пробиться. Именно тут, в буфете, К. соблазняет буфетчицу Фриду, соблазняет, пожалуй, только из-за того, что ему нужно где-то переночевать, а не потому что она любовница Кламма, хотя именно это ему будут постоянно ставить в вину, да и сам он с этим начнет соглашаться. Фрида - интереснейший персонаж даже в галерее странных типов, которую представляет из себя "Замок". Серая невзрачная девица, ничем не примечательная, среднего возраста, она, тем не менее, сразу притягивает землемера своим странным взглядом, "полным особого превосходства". И есть от чего, Фрида не просто играет огромную роль в сюжетном развитии романа. От нее тянутся ниточки ко всем основным персонажам - трактир, гостиница, семейство Варнавы, сказочное божество Кламм, Пепи, помощники, школа. Фрида всех знает, ко всем обращается, на всех имеет определенное влияние. Недаром горничная Пепи сравнивает ее с паучихой. Все действие романа выстраивается вокруг этой идеально приспособленной к среде дамочки. Это местная разновидность Майи, индийской иллюзии мира, заменяющей человеку истинную суть на внешний блеск. Но если индийская Майя блистательна, то иллюзия здешнего мира сера и невзрачна. Но и что из того? На то она и истинная иллюзия, чтобы до конца оставаться ею. Достаточно быть любовницей Кламма, чтобы считаться и роковой красоткой, и умницей, и счастливицей. А ведь Кламм ни разу с ней не разговаривал, ведь не считать же разговором призывный крик: "Фрида!". То, что к ней по сути относятся как к резиновой кукле, никого не смущает. Фрида бесконечно лжива, как типичная истеричка. Но она жаждет любви и решительно идет за К., бросив на призыв Кламма торжествующий крик любви: "А я с землемером! А я с землемером!". Ах, эта вечная женская жертвенность, та высота, которая таится в любви, и на которую женщина возносится так легко, и пытается поднять до себя того, кого любит в вечном ослеплении... Но женщины непостоянны, иначе бы пришлось вечно просить у них прощения. Вот и Фрида легко изменяет землемеру с его же помощниками, ловко манипулируя обстоятельствами и жонглируя словами. Как бы там ни было, связав себя с Фридой, К. связывает себя с деревенским миром. Удивительным образом сцена соблазнения напоминает грехопадение и изгнание из Рая. Фрида и К. после громового оклика Бога-Кламма должны покинуть гостиницу и отправиться на постоялый двор. Там землемера ждет еще одна унизительная сцена - хозяйка гостиницы отчитывает его как мальчишку, доказывая, как низко они с Фридой пали. "... как девушка, о которой говорили, что она любовница Кламма - хотя я считаю, что это сильно преувеличено, - как она позволила вам дотронуться до себя?" - недоумевает хозяйка. Землемер идет к старосте и узнает, что он ему не нужен. Блистательно, с великолепным саркастически юмором написанная сцена с ловкачом старостой, показывает, что в мире тотального контроля и слежки, в мире гигантской бюрократии, наглые и ловкие "крестные отцы" деревенского масштаба всегда имеют возможность безнаказанно нарушать постановления, которые мешают их личным интересам и в известных пределах проводить выгодную себе политику. В недрах бюрократической машины они способны создать такие встречные бумажные потоки, в которых остатки смысла, остатки причинно-следственных связей теряются окончательно, и захлебывается даже сама бюрократическая машина. Но К. умудряется легко понять истину: староста просто спокойно попирает законы и оставляет его без работы, оспаривая и само приглашение землемера и его прием работу землемером, о чем и говорит, а в ответ слышит от старосты паутину ничего не значащих слов. Наивный землемер бунтует : решает искать защиты в Замке, но пробраться туда, в волшебный мир, ему будет ох как непросто. Он решается на то чтобы поговорить с самим Кламмом, решение, которое недоступно пониманию обитателя Деревни. Дерзость землемера не приносит плодов. Кламм не выходит, он непонятным, чуть ли не мистическим, образом знает о том, что его ждут, и не выходит. Так как землемер отказывается уходить, лошадей просто распрягают и К. приходится вернуться в гостиницу, после чего он совершает еще одну неслыханную дерзость - отказывается от допроса . И это несмотря на то, что непосредственно перед этим автор говорит, что землемер "стал настолько легко уязвим, что сейчас боялся чуть ли не всего". Следующая цепь обстоятельств вынуждает К. под давлением Фриды принять должность школьного сторожа. Должность унизительна , поведение учителей еще более унизительно , но ловкость Фриды и собственная усталость держат К. в рамках обстоятельств. (Кстати, очень интересно описана учительница Гиза. Это портрет идеальной арийской женщины времен гитлеровской империи, тот, который появится гораздо позже. Что это, очередная гениальная проницательность художника?). Тем не менее, когда выясняется, что для того чтобы не замерзнуть в неотапливаемом классе нужны дрова, К. не колеблясь взламывает дверь сарайчика. Ни Фрида, ни помощники на это не решились бы. Когда рассвирепевший учитель заявляет К., что он его увольняет, тот просто-напросто отказывается уволиться, что опять-таки является ни чем иным, как бунтом, выходом из всеобщей игры . И этого оказывается достаточно, чтобы не быть уволенным ! Но все же землемеру приходится попасть на допрос. Это происходит одновременно с окончательным предательством Фриды, драматизирующим положение землемера до предела. Страха к чиновникам у него так и не выработалось. Но он устал, и зависимость перед теми, кто может обеспечить ночлег и еду у него осталась. Допрос он переносит более чем спокойно, его личные проблемы тревожат его более. Правда весь допрос заключается всего лишь в том, что Кламм просит об "одолжении": вернуть Фриду в буфет. Все надежды землемера хоть каким-то образом привлечь внимание к своим проблемам рушатся. Ни его бунт, ни его несчастное положение не замечены. Просто нужно вернуть предмет на место. Такова вкратце описанная история борьбы землемера за то, чтобы его воспринимали не как винтик, а как личность. История, исход которой ведет, видимо, к конформизму. Борьба с ветряными мельницами измотала К., он устало соглашается с тем, что он "нижайший из низких". Он даже готов уйти, спрятаться в подземелье у Пепи, чтобы дождаться весны: ласточка-землемер, опекаемый Пепи-Дюймовочкой, прислуживающей злым кротам из Замка. Ну и что? Ну и зачем был весь этот бунт? Зачем К. пытается выбрать свой собственный путь? Ведь приходится признать, что все усилия напрасны, махина побеждает человека. Да, но точно так же хочется спросить, почему остальные не выбирают пути? В чем смысл их жизни? Стоит только вспомнить монолог Пепи в конце романа, это нудное, абсолютно безрадостное тоскливое повествование о жизни без смысла и надежды, чтобы также спросить: а зачем так жить? В чем суть, в чем смак такой жизни? Недаром по мере чтения романа возникает подозрение, что читаешь хрестоматию к курсу экзистенциалистской философии. Ведь вопросы о смысле жизни, о выборе жизненного пути - это классические вопросы экзистенциализма. Не так уж и удивительно это впечатление. Немецкий экзистенциализм начал развиваться примерно в это же время, что и писался роман Кафки, но все-таки фундаментельный труд Хайдеггера "Бытие и время" появился только в 1927 году, а роман Кафки был написан в 1926 году, и, скорее всего, Кафка с основными положениями хайдеггеровской философии знаком не был. Тем интереснее, что существенные для Хайдеггера категории, такие как "страх", "вина", "забота", не просто присутствуют в романе, они буквально наполнят жизнь героев. Примеров тут можно привести множество. Землемер после того как приехал в Деревню, постоянно удручен одной и той же заботой - наладить контакт с Замком. Причина - неясность собственного будущего. Совершенно по Хайдеггеру, утверждающему, что когда для человека будущее закрыто, он очень остро переживает свою временную ограниченность, привязанность к настоящему сковывает его, вселяет постоянную тревогу, рождающую в свою очередь заботу. "Ужас как бытийная возможность присутствия вместе с самим в нем размыкаемым присутствием дает феноменальную почву для эксплицитного схватывания исходной бытийной целости присутствия. Бытие последнего приоткрывается как забота. Онтологическая разработка этого экзистенциального основофеномена требует отграничения от феноменов, ближайшим образом напрашивающихся для отождествления с заботой. Подобные феномены суть воля, желание, влечение и позыв. Забота не может быть дедуцирована из них, потому что они сами в ней фундированы". По-моему, бытовое понимание заботы, не так далеко от описательного определения Хайдеггера, с поправкой на то, что феноменальной почвой для ощущения целостности, взаимосвязанности структур бытия может быть не только ужас, но и страх, и тревога - все то, что, по тому же Хайдеггеру, ставит нас перед фактом "разомкнутости" (нарушения взаимосвязанности) в нашем бытии. Жители деревни, да и чиновники в замке (вспоминаются вечно рушащиеся кипы бумаг в кабинете Сортини и бюргелевские описания работы чиновников) переполнены заботой. Полное отсутствие заботы - иллюзия, но все же уровень озабоченности определяет степень удовлетворенности человека. Забота - удел любого человека, находящегося внизу социальной лестницы: он зависим от других, а следовательно его будущее определяется не только им. Отсюда можно сделать вывод, что равно как тоталитарное, так и традиционное общество, живущие по приципу "каждый сверчок знай свой шесток", не способны снять заботу, а, следовательно сделать человека действительно счастливым, так как личный социум делает человека зависимым от множества неподвластных ему факторов, исходящих свыше, и вся так называемая "стабильность" - это стабильность оков индивидуальности. С заботой связан страх, точнее "страх перед" по Хайдеггеру. "Страх всегда обнажает, хотя и с разной явностью, присутствие в бытии его вот. Если мы страшимся о доме и добре, то здесь нет никакого противопоказания данному выше определению о-чем страха. Ибо присутствие как бытие-в-мире есть всегда озаботившееся бытие-при. Большей частью и ближайшим образом присутствие есть из того, чем оно озаботилось Его опасность в угрозе бытию-при. Страх размыкает присутствие преимущественно привативным образом. Он спутывает и заставляет "терять голову". Страх вместе с тем замыкает угрожаемое бытие-в, давая его видеть, так что присутствие, когда страх отступит, должно опять себя еще найти. Страх, как испуг перед, всегда будь то привативно или позитивно размыкает равноисходно внутримирное сущее в его угрозе и бытие-в со стороны его угрожаемости. Страх есть модус расположения". Как говорится: "что и следовало доказать". Все-таки Хайдеггеру трудно отказать в умении откопать суть явления, попутно снова завалив его громоздкими тяжелыми определениями. Но главное в том, что Кафка явно созвучен Хайдеггеру в понимании человека в мире, в его экзистенции. Уже в первый же день в деревне землемер испытывает страх перед сыном младшего помощника кастеляна, когда говорит с ним по телефону. А на уже на третий день, после непрекращающихся грубости и насилия, это состояние становится привычным: "он стал настолько легко уязвим, что сейчас боялся чуть ли не всего". Слово "страх" множество раз повторяется в монологах Ольги и Пепи. Оно встречается в романе 38 раз, производные от этого слова - 20 раз, глагол "бояться" - 29, "тревога" и производные от него - 21, "ужас" и производные от него - 21 раз, "испуг" и производные - 23 раза, "угроза" и производные - 19 раз. Итого 171 раз на 265 стандартных типографских страницах, то есть одно слово на 1,5 страницы текста. Довольно густо и, безусловно, работает на создание общей картины безысходности, которой так поражает роман. Очень интересно, насколько понимание "вины", которое чувствует семья Амалии, и которое Ольга тщится растолковать землемеру, совпадает с пониманием вины у Хайдеггера. Если потрудиться вчитаться в тяжело перевариваемые поиски сути вины у Хайдеггера, то поражает совпадение с пониманием своей вины у семьи Амалии. "Обыденная понятливость берет "бытие виновным" ближайшим образом в смысле "повинности", когда "за тобой что-то числится". Человек обязан возместить другому нечто, на что тот имеет претензию. Эта "повинность" как "задолжание" есть способ события с другими в поле озабочения как добывания, доставления. ... Виновность имеет потом дальнейшее значение "быть виновником", т. е. быть причиной, инициатором чего или также "быть поводом" для чего. В смысле этой "виновности" в чем-то человек может "быть виной" без того чтобы "быть повинным" перед другим или оказаться "виноватым". И наоборот, человек может иметь повинность перед другим, сам не будучи в том виной. Кто-то другой может у другого "для меня" "сделать долги" . Итак, Хайдеггер нащупывает в обыденном понимание вины понятие повинности, то есть долга, и "вины без причины", без явного основания, что тоже на мой взгляд связанно с понятием "долга", усвоенного в обеществе без осмысления, как бы разлитого в воздухе. Такую вину трудно осознать человеку рефлексирующему, что мы и видим на примере К., тщетно пытающегося понять Ольги, и в конце концов не столько убежденному, сколь зачарованному ее монотонной речью. "... расхожие значения бытия-виновным как "повинности перед..." и "виновности в..." могут совпасть и обусловить поведение, которое мы называем "провиниться", т. е. через виновность в повинности нарушить закон и сделать себя подлежащим наказанию. Требование, которому человек не удовлетворяет, не обязательно должно относиться к имуществу, оно может регулировать публичное друг-с-другом вообще " . Что мы собственно и наблюдаем - непонятная вина Амалии связана с публичным поведением, отме чу что даже именно с сове ршенн о по-хайдеггеровски понимае мым "зовом", которым собственно и было письмо чиновника. " Так сложившаяся "провинность" в правонарушении может опять же иметь вместе с тем характер "провинности перед другими". Она возникает не из-за правонарушения как такового, но из-за того, что моя вина есть в том, что другой в своей экзистенции поставлен под удар , сбит с пути или даже сломлен. Эта провинность перед другими возможна без нарушения "публичного" закона. Формальное понятие виновности в смысле провинности перед другими дает таким образом определить себя: быть-основанием изъяна в вот-бытии другого, а именно так, что это быть-основанием само себя определяет из своего чему как "ущербное". Эта ущербность есть неудовлетворение требованию, упорядочивающему экзистирующее событи е с другими " . Действительно, Амалия не нарушила никакого формального закона. Тем не менее был нанесен ущерб существованию чиновника, как существа высшего. А тем самым в понятии деревни была нарушена иерархия отношений, то есть экзистенция каждого понесла урон. Тем самым вина Амалии как бы становится виной перед всеми. "... бытие-виновным в последнем названном смысле как нарушение того или иного "нравственного требования" есть способ-бытия присутствия. Это верно конечно также и о бытии-виновным как "заслужении наказания", как "имении долга" и о всякой "виновности в...". "... Но тем самым "виновен" опять же вытесняется в сферу озабочения в смысле примиряющего просчета притязаний " . Для толкования это пассажа нужно отметить, что для Хайдеггера "сущее, которое мы сами всегда суть и которое среди прочего обладает бытийной возможностью спрашивания, мы терминологически схватываем как присутствие". То есть само наше осознанное наличие в бытии определяет некоторые притязания, котор ые, которые определяют вину в "повинности" по примирению притязаний (в том числе с притязаниями соприсутствий ) . Согласитесь, что в этом есть некая общинность, которая может рассматриваться как спо соб примирения соприсутствий, их инт ересов, за счет увеличения общности интересов. Это древняя крестьянская форма "присутствия" , по-видимому , отражена в " Замке " . То есть , коллективное презрение Деревни к семье Амалии во многом можно объяснить патриархальным пониманием виновности как всеобщей повинности перед общиной, которая в свою очередь есть средство снижения индивидуальной виновности. "... Прояснение феномена вины, не обязательно привязанного к "повинности" и правонарушению, может удаться только тогда, когда прежде принципиально спрошено о виновном-бытии присутствия , т. е. идея "виновного" понята из способа присутствия быть " . "... Нельзя прямиком от присутствие размерно "причиненного" ущерба, невыполнения какого-то требования, вести отсчет назад к ущербности "причины". Бытие-основанием для... не обязательно должно иметь тот же нeт -характер, что и основывающийся в нем и из него возникающий приватив. Основание не обязательно впервые перенимает свою ничтожность от того, что на нем основано. Здесь однако лежит тогда: не бытие-виновным впервые результирует из провинности, но наоборот: последняя становится возможна лишь "на основании" какого-то исходного бытия-виновным . Удастся ли выявить нечто подобное в бытии присутствия, и как такое вообще экзистенциально возможно?" Если следовать логике рассказа Ольги, то жители Деревни - стихийные экзистенциалисты. Для них провинность очевидна и лежит просто в сути вещей, "исходного бытия-виновным". " ... В структуре брошености равно как и наброска по сути заложена ничтожность. И она есть основание для возможности ничтожности несобственного присутствия в падении, каким оно всегда уже фактично бывает. Забота сама в своем существе вся и насквозь пронизана ничтожностью. Забота -- бытие присутствия -- означает поэтому как брошеный набросок: (ничтожное) бытие-основанием ничтожности. И этим сказано: присутствие как таковое виновно, коль скоро формальное экзистенциальное определение вины как бытия-основанием ничтожности право". И еще раз хочется сказать: "что и требовалось доказать". Твое присутствие уже изначально означает остутствие чего-либо ("ничтожность") в этом мире, а значит твою причинность этого, то есть виновность. Собственно на подобном основана совесть, о чем много говорит Хайдеггер. А муки совести как известно сильны. Поэтому во всем том невообразимом для неэкзистенциального сознания поведении семьи Амалии есть не только страх, но и муки совести. "... Зов есть зов заботы. Бытие-виновным конституирует то бытие, которое мы именуем заботой. ... Взывающее отозвание дает присутствию понять, что оно -- ничтожное основание своего ничтожного наброска, стоящее в возможности своего бытия, -- должно, т. е. повинно из потерянности в людях извлечь себя назад к самому себе. То, что присутствие дает таким образом себе понять, будет тогда все-таки неким знанием о себе самом. И отвечающее такому зову слышание будет принятием к сведению факта "виновен". Зов, повторю: письмо чиновника по своей сути было именно Хайдеггеровским зовом, "размыкающим" бытие, и приглашающим снова замкнуть его через выбор, действительно подчеркивает ничтожность - то есть отсутствие истинной стабильности и устойчивости личности в мире. Но вина, понимаемая как повинность к возврату к себе через отрицание потерянности в людях, то есть через отрицание своей вины в неизбежных ущемлениях чьих-то интересов, это, как ни странно это выглядит, и есть поступок Амалии. Таким образом, не думая о всеобщей паутине взаимных интересов, она восстановила поруганное для нее отношение к себе, разорвав письмо чиновника. Получается, что с экзистенциальной точки зрения данная вина была неизбежна, т.к. была следствием "повинности". То есть основания для разговоров о моральном содержании поступка Амалии имеются, но справедливость поведения обеих сторон конфликта - Амалия и деревня неопределенна, ибо виновность Амалии есть следствие "повинности", заложенной в особенностях "присутствия". Язык Хайдеггера, да и все его онтологическое истолкование моральных понятий зиждятся на понятиях феноменологической редукции Гуссерля. По теории Гуссерля истинная природа "вещей", "понятий", и даже "законов природы" затемнена за счет бытийных установок, психологизма, морали и множества иных смысловых "искажений". Методом поиска исходного смысла и является редукция, то есть упрощение, срывание с понятий всех дополнительных смысловых оттенков, наложенных развитием общества. Последним шагом редукции является интенциональность, т.е. направленность сознания на предмет. ("Гуссерль под интенциональностью сознания понимал такую направленность сознания на предмет как обощенно-чистую структуру сознания, свободную от индивидуально-психологических, социальных и иных факторов"). Читая Кафку, возникает ощущение, сходное с ощущением от чтения Хайдеггера. Бесконечные круговые движения в разговорах, взаимоотрицания положений в пределах одного абзаца, как будто намекают на некий третий смысл, на интенцию. Может быть, в этом магия Кафки, давно замеченное умение обнажить суть вещей во всей их неприглядности? Вот очень короткий пример: "Никуда мне уехать нельзя, - сказал К. - Я приехал жить сюда. Здесь я жить и останусь". И наперекор себе, даже не пытаясь объяснить это противоречие, он добавил, словно думая вслух: "Что же еще могло заманить меня в эти унылые места, как не желание остаться тут? - Помолчав, он сказал: - Ведь и ты хочешь остаться тут, это же твоя родина". Есть гораздо более яркие примеры, которые тяжело привести из-за их большого объема. Но и в данном отрывке видны характерные приемы Кафки: взаимопротиворечия и движения речи по кругу, причем каждое движение не просто опровергает предыдущие знания о предмете речи, но и добавляет некоторое новое видение. Добраться до смысла в этом случае можно только снятием противоречий, иногда это возможно только редукцией - то есть отсечением намерений, психологии и т.д. Вышепреведенный отрывок в частности редуцируется к потерянности, брошенности, которую ощущает К. в этом мире, ибо приехать в столь унылые места и желать остаться можно только потому, что горизонтов будущего человек не видит, настоящее, забота, поглощают его полностью. Но анализ текстов Кафки выявляет и опасность такой редукции смыслов. Чем ближе к "исходному" смысл, тем ближе он к интенциональности. А интенциональность по своей сути, сути направленности, может порождать множество значений, в том числе и разнонаправленных. На самом деле отход от исходных смыслов, от интенции, есть нормальное уточнение понятий, соответствующее развитию общества. Данное уточнение, являющееся по сути сужением, связыванием смыслов в "бытии присутствия" позволяет нам использовать логические законы при создании новых физических законов, при выяснении новых форм социального существования, при развитии морали и общества, наконец. Только дифференциация исходных смыслов, направленная на уточнение в условиях появления все новых феноменов мира позволяет человеку быть эффективным в областях "на грани своего познания". Схема редукции - спуска к исходному обобщенному значению - и последующее выведение из этого обобщенного значения нового частного, в том числе и противоположного исходному, есть один из приемов софистики. А софистика может быть определена как древнейший риторический прием агонического толка, то есть прием, направленный на достижение результата, а не на выяснение истины. То что речи жителей Деревни и Замка полны софистикой убедиться нетрудно. Речи Фриды, Ольги, хозяйки, секретарей, и даже самого К. пронизаны софистикой, которая соединяет несоединимое. Ольга: "...Я не знаю человека, который во всех своих поступках был бы более прав, чем Амалия. Правда, если бы она пошла в гостиницу, я бы и тут оправдала ее, но то, что она туда не пошла, я считаю ее геройством . ... И если я сравниваю эти два случая, то вовсе не говорю, что они похожи, они все равно что черное и бело е , и белое тут - Фрид а . В худшем случае над Фридой можно посмеяться - я сама тогда, в пивном зале, так невоспитанно смеялась и потом об этом жалела, впрочем, тут у нас если кто смеется, значит, злорадствует или завидует, но все же нар ней можно посмеяться. Но Амалию - если ты только с ней кровно не связан - можно только презирать . Потому-то оба случая хоть и разные, как ты говоришь, но вместе с тем они и похожи ". Поразительно, как много софистики! Это значит, что методом, исключающим софистику, обосновать истинность и справедливость поступков и событий персонажи романа не могут. Ритм речи, если произносить ее вслух похож на самогипноз или на аутотренинг: монотонное, повторяющееся бормотание с установками на положительное (даже если утверждения через несколько предложений меняются на противоположные). И все же, пресловутая "разомкнутость" присутствия должна быть ликвидирована, иначе забота и страх будут терзать человека, поэтому доказать себе, что все хорошо, нужно хотя бы методами самовнушения. Таков удел персонажей Замка. Те, кто помнит советское время, хорошо помнят, какую роль играли в обществе длинные речи. Начинали руководители страны, подхватывали руководители всех мастей, а завершалось все на личном уровне - поговорить в стране Советов очень любили. Говорили не меньше чем пили, а может и больше, т.к. когда пили много говорили. Видимо это неизбежно в обществах, где все держится на постоянном доказательстве того, что черное - это белое. Возникает ощущение огромной, всепроникающей неправды, обмана, затуманенности смысла, которые служат стержнем миру романа и не дают ему развалиться. В связи с постоянным самозапутыванием смысл жизни, смысл слов, смысл поступков обитателей деревни ускользающий, успокаиваюший, обезличенный общественным мнением. И тут можно вспомнить Хайдеггеровское "отчуждение", когда жизнь становится как бы не вполне личной жизнью, ею движет окружение. "Самоуверенность и решительность людей распространяют растущую ненуждаемость в собственном расположенном понимании. Мнимость людей, что они поддерживают и ведут полную и подлинную "жизнь", вносит в присутствие успокоенность, для которой все состоит "в лучшем порядке" и которой распахнуты все двери. Падающее бытие-в-мире, само себя соблазняя, вместе с тем самоуспокоительно. Это успокоение в несобственном бытии подбивает однако не к застою и бездеятельности, но вгоняет в безудержность "занятий". Бытие-упавшим в "мир" к какому-то покою теперь не приходит. Соблазнительное успокоение ускоряет падение. ... Это отчуждение опять же не может однако значить, что присутствие становится от самого себя фактически оторвано; напротив, оно вгоняет присутствие в способ бытия, склонный к предельнейшему "самоанализу", искушающий себя во всех толковательных возможностях, так что являемые им "характерологии" и "типологии" сами уже становятся необозримы. Это отчуждение, замыкающее от присутствия его собственность и возможность, хотя бы и таковую подлинного провала, не вверяет его однако сущему, каким оно само не является, но оттесняет в его несобственность, в возможный способ быть его самого. Соблазняюще-успокаивающее отчуждение падения ведет в его особой динамике к тому, что присутствие в себе самом запутывается. Выявленные феномены соблазна, успокоения, отчуждения и самозапутывания (путаности) характеризуют специфический бытийный способ падения. Мы именуем эту "динамику" присутствия в его своем бытии срывом. Присутствие срывается из него самого в него само, в беспочвенность и ничтожество несобственной повседневности" . В тут же беду отчуждения попадает и землемер. Чем больше он пытается понять чужую культуру, тем больше теряет себя, тем более отчужденной становится его жизнь. Таким образом, Кафка констатирует, что и тоталитарное и традиционное общества действуют на человека отчуждающее, лишают его жизнь подлинной творческой полноты , погружая его либо в бездну заботы, либо обманчивую гладь успокоенности, а часто и того и другого, ибо запутанность как следствие беспокойства рождает при неумении справиться с отчуждением некоторую бесчувственность , заменит ель успокоенности. Очень характерным момент отчужденной личности является невозможность адекватно истолковать происходящее с ней ("запутанность"). Более того, попытки объяснить человеку, что его ценности есть иллюзия, вызывают у него агрессию, ибо он не понимает, что собственно ему говорят. Проблески понимания при этом воспринимаются как личное оскорбление, так как наносится урон основаниям бытия. (События нашего времени, связанные с последними выборами, отчетливо показывают, что люди даже способны активно бороться за право быть обманутыми, за иллюзии). Все сказанное легко отыскивается в романе Кафки. Жители деревни не только не могут понять слов землемера, слова эти вызывают неприкрытую агрессию. Фрида: "...уже с самого начала, хозяйка пыталась вызвать у меня недоверие к тебе, хотя она вовсе не утверждала, что ты лжешь, наоборот, она говорила, что ты простодушен, как ребенок, но настолько отличаешься от всех нас, что, даже когда ты говоришь откровенно, мы с трудом заставляем себя поверить тебе, но если нас заранее не спасет добрая подруга, то горький опыт в конце концов выработает у нас привычку верить тебе. Она и сама поддалась этому, хоть и видит людей насквозь. Но, поговорив с тобой в последний раз, тогда, в трактире "У моста", она наконец - тут я только повторяю ее злые слова - раскусила твою хитрость, и теперь тебе уже не удастся ее обмануть, как ты ни старайся скрыть свои намерения. Впрочем, ты ничего не скрываешь, это она твердит все время, а потом она мне еще сказала: ты постарайся при случае как следует вслушаться в то, что он говорит, - не поверхностно, мимоходом, нет, ты прислушайся всерьез, по-настоящему". А вот как реагирует сама хозяйка, когда до нее доходит, что ее слова, сказанные с расчетом на благоговейное почтение (хозяйка была любовницей Кламма) не находят у землемера должного отклика. "Хозяйка возмущена тем, что она унизилась до откровенничания с К. и, что еще хуже, уступила ему в том, что касалось переговоров с Кламмом, не добившись при этом ничего, кроме холодного, как она говорит, и притом неискреннего отказа, поэтому она теперь решила, что больше терпеть К. у себя в доме не желает; если у него есть связи в Замке, пусть поскорее использует их, потому что сегодня же, сию минуту он должен покинуть ее дом. И только по прямому приказу и под давлением администрации она его примет опять; однако она надеется, что этого не будет, так как и у нее в Замке есть связи и она сумеет пустить их в ход". И наконец пришло время перейти к одному из самых неприятных моментов, с которыми знакомит нас роман. Система калечит людей, калечит морально, а именно - они не желают быть личностями, они не желают сами решать свою судьбу. Будучи повязанными постоянным страхом, они сами себе наказание. Нет необходимости наказывать их. Чувство вины возникает в них само собой, оно живет в них вместе с чувством страха. Именно поэтому семья Амалии по сути сама превращает свою жизнь в ад. Не потеряй они присутствия духа, не дай увериться в своей мнимой вине, не случилось бы болезни родителей, добровольного исковеркивания Ольгой и своей жизни и жизни Варнавы, нищеты и уныния. Всеобщее презрение, конечно, вряд ли бы их миновало, но и оно могло бы иметь не столь радикальную форму. Легче всего при этом обвинить самих людей, природу человеческую. Мол, они ведут себя так, как им подсказывает их подлая глупая природа. Но природа человеческая пластична, она может быть лучше, может быть хуже, у человека есть взлеты, есть падения. К сожалению, большинство людей очень зависимы от среды. И если среда требует от них не быть личностью, всегда разделять любые общепринятые убеждения, в том числе и заведомо ложные и несправедливые, люди начинают вести себя так, как ведут жители деревни: сторониться "неприкасаемых", отказываться от вчерашних друзей, пороть самих себя, каяться публично в грехе самосознания, доносить или клеветать на ближнего и дальнего к своей выгоде и т.п. Перечень может длинным. "Прелести" поведения человека в мрачнейшие эпохи истории известны. А в том, что атмосфера романа мрачная, сомневаться не приходится. Мир, описываемый автором лишен красок. Он сер, мы нигде не видим цвета, даже в женских платьях. Практически единственная одежда, цвет которой упомянут, это платье Фриды - но оно серого цвета. Почти все действие романа протекает в тесных помещениях, иногда лишенных окон. Если герой и оказывается на улице, то там всегда мороз и ветер. И большей частью он оказывается на улице вечером или ночью, когда человеку нужно быть дома. Постоянная усталость - чувство, которое испытывают большая часть персонажей. А дополняются эти чувства тоской, страхом, холодом и голодом. ("Позитивненький" получился наборчик!) Монолог Пепи, расположенный в конце книги, и, соответственно, создающий ощущение, которое остается после прочтения, превосходит тоской и безнадежностью все, читанное мной в литературе. А вот финал ее речи, финал на удивление чеховский, открытый по интонации: "... потом придет и весна и лето, всему свое время, но, когда вспоминаешь, и весна и лето кажутся такими коротенькими, будто длились два дня, не больше, да и то в эти дни, даже в самую распрекрасную погоду, вдруг начинает падать снег". Счастливы ли персонажи "Замка"? Как мне показалось, они считают, что счастливы, пока не происходят события, после которых они на мгновение прозревают, и признания в несчастливости невольно слетают с их уст. Вот так Пепи привычно говорит, как хорошо, тепло и спокойно там, внизу, но вдруг срывается в откровенные признания о невыносимости такой жизни. И даже Фрида, идеально приспособленная для жизни в таких условиях, покидает гостиницу с первым попавшимся, тем, кто, как ей кажется, принадлежит другому миру и может изменить ее жизнь. Позднее, незадолго до предательства, она говорит землемеру: "Мне такую жизнь и не вынести. Если хочешь со мной остаться, нам надо эмигрировать куда-нибудь, в Южную Францию, в Испанию". *** Собственно на этой невеселой ноте можно было бы и закончить, потому что, несмотря на внешнюю простоту и незатейливость этих слов сказано здесь очень и очень много, но несколько замечаний под конец представляется сказать важным. Конечно, Кафка не только гениальный провидец, но и гениальный разоблачитель, открыватель той жуткой истины, которая скрыта за привычными представлениями. Эта истина в том, что мир изначально страшен, он враждебен человеку, он создан богами не для него, человек в нем не только не хозяин, но скорее несчастная жертва. И только старания людей сообщают миру ту хрупкую и непостоянную теплоту, которой становится все больше и больше по мере развития цивилизации. Это прекращение иллюзии вызывает у многих оторопь. Один мой знакомый сказал, что у Кафки есть "нечеловечность", но она "положительна". Не могу не согласиться с нем. Действительно, прояснение истинных, "нечеловеческих" смыслов у Кафки все равно соотносится с гуманистическим по сути протестом, который невольно появляется у читателя. И еще. "Замок", конечно же, разоблачение тоталитарного общества, но не только тоталитарного, но и традиционного. Человек в таком обществе несчастен, потому что не реализовывает себя. Мир этот по сути сер и уныл, только полуофициальные праздники с показательными соревнованиями-парадами для начальства скрашивают безнадежность и тоску жизни. Как следствие все талантливое и здоровое в таком обществе чахнет, все серое и наглое пробивает себе дорогу. Возврат к ценностям пройденных историей обществ, возврат к "проехали", людям не нужен. Он нужен кому-то еще, невидимым вдали обитателям Замка. "New age", который явно прорастает в наше время (и только ленивый не замечает этого), утверждает будущее, основанное на всеобщем счастье и всеобщей любви. Но не обман ли такое всеобщее счастье? Не сродни ли оно мнимому счастью персонажей Замка, счастью, основанному на обмане и самообмане, на страхе и доносительстве, на невозможности изменить свою жизнь? Вспомните, нигде нет такого ощущения всеобщего счастья, как в искусстве сталинского СССР и гитлеровской Германии. Залитые солнцем пространства, красивые здоровые люди, редкие удручающие жизнь события производятся редкими несогласными, врагами. Как мы знаем многие, жившие в те времена, были уверены в своем счастье. Несмотря на то, что боялись, что не имели права говорить что думают, несмотря на то что доносили на всех, кого считали неблагонадежными, на то что недоедали, одевались как попало, работали на одном энтузиазме и за один энтузиазм. Не приведет ли "new age" к новому тоталитарному режиму? Пиар делает чудеса. Но не делает правды. Про правду нельзя сказать: "в начале было слово", она не зависит от пиара, но, возможно, нуждается в нем. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Спиркин А.Г. Философия: Учебник. - М. Гардарики, 2001. - 816 с., с. 187 Мартин Хайдеггер "Бытие и время"/ http://lib.ru/HEIDEGGER/bytie.txt#_Toc459301230 Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. Франц Кафка "Замок: Роман; Новеллы и притчи; Письма Милене: Пер. с нем./Авт. Предисл. Д. Затонский. - М.: Политиздат, 1991. - 576с. http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9D%D1%8C%D1%8E-%D1%8D%D0%B9%D0%B4%D0%B6

Жители Деревни

Семья старосты

· Сельский староста - приветливый, «гладковыбритый толстяк».

· Мицци - жена старосты, «тихая женщина, больше похожая на тень».

Семья трактирщика (трактир «У моста»)

· Ханс - трактирщик, хозяин трактира «У моста», бывший конюх.

· Гардена - трактирщица (трактир «У моста») , в прошлом возлюбленная Кламма.

Семья Варнавы/ Барнабаса

· Варнава/ Барнабас - посыльный.

· Ольга - старшая сестра Варнавы.

· Амалия - младшая сестра Варнавы.

· отец и мать

Другие жители

· Артур - новый помощник К.

· Иеремия - новый помощник К.

· Фрида - невеста К., буфетчица в трактире «Господское подворье», любовница Кламма.

· Учитель - маленький, узкоплечий, держится прямо, но не производит смешное впечатление. У маленького учителя был весьма внушительный вид.

· Гизза - учительница

· Лаземан - кожевник.

· Отто Брунсвик - сапожник, зять Лаземана.

· Ханс - ученик четвертого класса, сын Отто Брунсвика

· Герстекер - возница, «малорослый хромой человечек с измождённым, красным, слезящимся лицом».

· Шварцер - сын младшего кастеляна, пренебрегший правом жить в Замке из-за безответной любви к деревенской учительнице. Молодой человек имел «лицо актера, узкие глаза и густые брови».

· Трактирщик (трактир «Господское подворье»)

Жители Замка графа Вествеста

· Кламм - начальник Х канцелярии.

· Эрлангер - один из первых секретарей Кламма.

· Мом - секретарь Кламма и Валлабене по Деревне

· Галатер - чиновник, приславший к К. Иеремию и Артура; «весьма неподвижный мужчина».

· Фриц - младший кастелян.

· Сордини - чиновник, итальянец, известен в Деревне как необычайно деятельный человек.

· Сортини - чиновник, предложение которого яростно отвергла Амалия.

· Бюргель - секретарь некоего Фридриха; «маленький, благообразный господинчик».

Замок», анализ романа Франца Кафки

Написанный в 1922 году «Замок» Франца Кафкиотносится к числу наиболее значимых и загадочных философских романов XX века. В нём писатель поднимает важную теологическую проблему пути человека к Богу. Сочетающий в себе литературные черты модернизма и экзистенциализма, «Замок» представляет собой произведение во многом метафорическое и даже фантастическое. Реалии жизни в нём присутствуют постольку поскольку: художественное пространство романа ограничено Деревней и возвышающимся над ней Замком, художественное время меняется иррационально и без объяснения причин.

Место действия «Замка» нельзя вписать в конкретные географические реалии, поскольку оно вбирает в себя весь мир: Замок в нём является прообразом мира небесного, Деревня – земного. На протяжении всего романа разные герои подчёркивают, что между Деревней и Замком нет особой разницы, и в этом явственно прослеживается одно из основных положений христианского вероучения о слитности и нераздельности земной и небесной жизни.

Время действия «Замка» не имеет исторических точек опоры. О нём известно лишь то, что сейчас зима и продлится она, скорее всего, целую вечность, поскольку приход весны (по словам Пепи, временно заменяющей буфетчицу Фриду) – кратковременен и нередко сопровождается выпадением снега. Зима в романе – это авторское восприятие человеческой жизни, погружённой в холод, усталость и постоянные снежные препятствия.

Композиция романа не поддаётся какому-либо анализу в силу незаконченности и особого сюжетного развития «Замка». В этом произведении нет резких спадов и подъёмов. Главный герой – К. – приезжает в Деревню (рождается) и остаётся в ней навсегда для того, чтобы найти дорогу в Замок (к Богу). Роман, как и вся человеческая жизнь, не имеет классической завязки, развития и кульминации. Он, скорее, делится на смысловые части, представляющие собой разные этапы жизни главного героя.

В начале К. выдаёт себя за землемера и с удивлением узнаёт, что он и есть – землемер. От Замка К. получает двух помощников – Артура и Иеремию. В романе эти герои отчасти напоминают собой ангелов (хранителя и «разрушителя»), отчасти – детей. Непосредственным начальником К. становится Кламм – важный чиновник из Замка. Кто такой Кламм? Как он выглядит? Что собой представляет? Чем занимается? Этого не знает никто. Даже посыльный Кламма – Варнава – и тот никогда напрямую не видел этого персонажа. Не удивительно, что К., как и все жители Деревни, неудержимо влечёт к Кламму. Главный герой понимает, что именно он поможет ему найти дорогу в Замок. В каком-то смысле Кламм является для деревенского населения Богом, если не считать того, что главным в Замке заявлен некий граф Вествест, который упоминается только один раз – в самом начале романа.

Как и в любом крупном произведении, в «Замке» есть своя вставная история – рассказ Ольги, сестры Варнавы, о несчастье, приключившемся с её семьёй. Повествование девушки можно назвать информационной кульминацией романа, объясняющей читателю истинные взаимоотношения между деревенскими жителями и замковыми чиновниками. Первые, как и положено обычным людям боготворят вторых, являющихся небесными созданиями (какими именно: добрыми или злыми – каждый может решить для себя сам). В Деревне принято угождать чиновникам из Замка, исполнять все их прихоти. Когда Амалия (младшая сестра Варнавы и Ольги) отказывается прийти в гостиницу на свидание с Сортини, новость моментально разносится по округе, и семья девушки оказывается в полной изоляции – с ними перестают работать и общаться. Попытки отца семейства испросить своей семье прощения (вымолить) заканчиваются тяжёлой болезнью. Ольга, проводящая ночи со слугами чиновников, не может добиться даже того, чтобы о ней потом вспомнили в Замке. И только Варнава, горящей искренним рвением попасть на службу в Замок, добирается до самых первых канцелярий (церкви), где он видит просителей (людей), чиновников (священнослужителей) и иногда даже самого Кламма (Бога).

Любовная сюжетная линия в романе связана с взаимоотношениями К. и Фриды. Главный герой обращает на неё внимание, узнав, что она является любовницей Кламма. К Фриде его влечёт в силу двух причин: она хороша и как средство достижения цели (личной встречи с Кламмом), и как олицетворение Кламма и Замка. Что движет самой Фридой, бросившей хорошую должность (жизнь) и влиятельного любовника (Бога) ради нищего землемера, понять сложно. Можно лишь предположить, что девушка захотела бросить вызов обществу с тем, чтобы стать ещё более заметной и любимой Кламмом по возвращении к нему (после искупления грехов).

Глава 2. Китеж-град Франца Кафки. Анализ романа «Замок»

Литературно-художественная критика традиционно связывает проблематику романа Кафки «Замок» с изображением бюрократии, социальной иерархии, корпоративной психологии. Для русского читателя чрезвычайно важно противопоставление правдоискательства и произвола, в котором узнается знакомая с пионерского детства среда обитания. Анжелика Синеок пишет в статье «Кафка в нашей жизни», что «роман по какому-то таинственному стечению обстоятельств задумывался писателем как „русский“! Первоначальный замысел сводился к написанию „рассказа из русской жизни“ „Обольщение в деревне“, но потом Кафка увлекся историей своего героя-землемера и написал роман. Так что снежные пейзажи „Замка“ имеют к России самое непосредственное отношение».

И сам «Замок» имеет к России самое непосредственное отношение! Вспомним, как начинается роман: «Был уже поздний вечер, когда К. добрался до места. Деревня утопала в глубоком снегу. Горы, на которой стоял Замок, словно и не бывало, туман и темнота скрывали ее, и нигде ни пятнышка света, ни малейшего намека на присутствие большого Замка. Долго стоял К. на деревянном мосту, через который шла дорога от тракта к деревне, и, подняв голову, вглядывался в обманчивую пустоту», - это первый абзац первой главы, и он задает весь дальнейший сюжет: землемер К. не может найти Замок, проникнуть в него, ему мешают различные препоны. «К. шагал, не отрывая глаз от Замка, ничто другое его не интересовало. Но по мере приближения Замок все более разочаровывал его: это был просто какой-то убогий городишко, слепленный из деревенских домов и отличавшийся только тем, что все, по-видимому, было каменное, хотя краска давно облезла и камень, похоже, крошился. На миг К. вспомнил свой родной городок, едва ли в чем-то уступавший этому так называемому Замку». А заканчивается первая глава так: «Этот Замок там, наверху (удивительно потемневший), до которого К. надеялся добраться еще сегодня, вновь удалялся. И словно подавая ему какой-то знак к их временному расставанию, там зазвонил колокол, - радостный, торопливый колокольный звон, от которого, пусть на одно только мгновение, так сжималось сердце, словно страшилось - ибо и боль была в этом звоне - исполнения того, о чем неясно оно тосковало». Землемер К. не может найти то, чего нет: Замок растворяется в пространстве, как архетипический русский морок - град Китеж.

Вот как излагает легенду о Китеже, например, Мельников-Печерский: «Преданья о Батыевом разгроме там свежи. Укажут и „тропу Батыеву“, и место невидимого града Китежа на озере Светлом Яре. Цел тот город до сих пор - с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса домами. Цел град, но невидим. Не видать грешным людям славного Китежа. Скрылся он чудесно, божьим повеленьем, когда безбожный царь Батый, разорив Русь Суздальскую, пошел воевать Русь Китежскую. Подошел татарский царь ко граду Великому Китежу, восхотел дома огнем спалить, мужей избить либо в полон угнать, жен и девиц в наложницы взять. Не допустил господь басурманского поруганья над святыней христианскою. Десять дней, десять ночей Батыевы полчища искали града Китежа и не могли сыскать, ослепленные. И досель тот град невидим стоит, - откроется перед страшным Христовым судилищем. А на озере Светлом Яре тихим летним вечером виднеются отраженные в воде стены, церкви, монастыри, терема княженецкие, хоромы боярские, дворы посадских людей. И слышится по ночам глухой, заунывный звон колоколов китежских». Великий Китеж скрылся от завоевателей-монголов и не открывался недостойному, грешному человеку. Значит, «недостойным» был и землемер К.? Значит так. Но к этому мы еще вернемся позже.

Подобный Китеж хорошо известен русской литературе - это, конечно, имперская столица Санкт-Петербург. В повести «Медный Всадник» Пушкин описал величие Петербурга, но величие это эфемерно: город скрылся под водой, растаял, как кусок рафинада. Дэниел Ранкур-Лаферрьер обращает внимание на один нюанс, на строку «Под морем город основался…» из петербургской повести Пушкина. Ранкур-Лаферрьер пишет в статье «Кувалда Петра Великого: психоаналитический аспект „Медного Всадника“» следующее: «Как правило, пушкинское словосочетание „под морем“ переводится на английский язык как „by the sea“ (букв.: у моря). Однако русскому предлогу „под“ обычно соответствует английское „under“. Таким образом, „под морем“ означает, что город находится ниже уровня моря или даже под водой. Более того, в намерения пушкинского Петра входило строительство города именно на столь низком уровне: „Того, чьей волей роковой / Под морем город основался…“. Антонимическая рифма последней строки с глаголом „возвышался“ акцентирует „вертикальный контраст“ Петра со всем, что ниже его». Здесь уже явно прослеживается связь между эфемерностью города (его «подводностью») и волей населяющих его властителей.

Начинается Петербург с Невского проспекта. «Но страннее всего происшествия, случающиеся на Невском проспекте. О, не верьте этому Невскому проспекту! Я всегда закутываюсь покрепче плащом своим, когда иду по нем, и стараюсь вовсе не глядеть на встречающиеся предметы. Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!.. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенную массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде», - это Гоголь, финал повести «Невский проспект». Все обман, все морок, все растворяется в пустоте!

Продолжил традицию Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное. Он говорит устами Подростка: «Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: „А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?“ Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: „Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного? Кто-нибудь вдруг проснется, кому это все грезится, - и все вдруг исчезнет“». «Самым умышленным городом на Земле» называл Федор Михайлович Петербург.

Андрей Белый, современник Кафки (Франц Кафка родился в 1883 году, Борис Бугаев (Андрей Белый) - в 1885), в романе «Петербург» продолжил тему: «И согласно нелепой легенде окажется, что столица не Петербург. Если же Петербург не столица, то - нет Петербурга. Это только кажется, что он существует». Петербург - это только точка, кружок на географической карте. А кружку землемер не нужен.

Почему Петербург становится прототипом Замка? Петербург - город высшей бюрократии, средоточие верховной власти Российской империи. Такое же средоточие верховной неприступной власти - Замок для жителей деревни и землемера К. Только жители деревни с древних времен смирились, а К. ищет путь, ищет дорогу к Замку и его владельцам.

Попробуем взглянуть на эту ситуацию глазами психоаналитика. Замок и его владетельные обитатели символизируют родительскую инстанцию: замок, дом - материнское лоно, а владелец Замка, граф Вествест, - отцовскую властную фалличность. О том, что дом, помещение, символизирует мать, материнское лоно, писал еще Фрейд. Кстати, для русского человека в слове «за мок» звучит еще и «замо к», а за мок - то, во что вставляется ключ, - еще и символ вагины. Но ни того ни другого, как мы выше выяснили, нет, их существование иллюзорно. Есть пустота, которую графский землемер К. пытается наполнить. Даже Кламма, господина из Замка, мало кто видел, он неуловим и изменчив, его невозможно ни увидеть, ни поговорить с ним.

Ольга рассказывает землемеру: «Но о Кламме мы иногда разговариваем; я Кламма еще не видала (ты знаешь, Фрида меня не слишком любит и никогда не позволила бы мне взглянуть на него), но, естественно, внешность его в деревне известна, кое-кто его видел, все о нем слышали, и из этих впечатлений очевидцев, из слухов и также из многих умышленно искаженных свидетельств составился портрет Кламма, который, вероятно, в основных чертах верен. Но только в основных. В остальном он изменчив и, возможно, еще даже не настолько изменчив, как действительная внешность Кламма. Он, судя по всему, когда приходит в деревню, выглядит совершенно иначе, чем когда он ее покидает, иначе - перед тем, как выпьет пива, и иначе - после этого, иначе - бодрствуя, иначе - во сне, иначе, когда один, и иначе, когда разговаривают и, как уже понятно после всего этого, почти принципиально по-другому - наверху, в Замке».

А хозяйка трактира выговаривает землемеру: «Да скажите, как вы вообще выдержали вид Кламма? Можете не отвечать, я знаю, вы очень хорошо его выдержали. Вы ведь даже не способны по-настоящему увидеть Кламма, - это не мое преувеличение, потому что я и сама на это не способна».

Не господин Кламм, а оборотень какой-то!

Но господин Кламм лишь управляющий в Замке, а что говорить тогда о графе? Граф столь же недостижим, как и сам Замок. Потому что и граф-отец и Замок-мать изначально отсутствовали у землемера К. Он - ребенок, настолько лишенный любви родителей, что они вообще для него как бы не существуют. Какие-то отцовские инстанции или их заменители еще брезжут в отдалении: то господин управляющий Кламм, то господин кастелян, то староста, но матери землемеру не достичь. Потому и его отношения с женщинами неуспешны, неудовлетворительны. Как может выстроить отношения с женщиной человек, с детства переживающий отсутствие любви со стороны первой своей женщины - матери (вплоть до фантазии о полном ее отсутствии)?

Младенцев, лишенных родительской ласки, воспитывающихся в яслях-интернатах, исследовал Рэне Шпиц, представитель генетического направления в психоанализе. Он в одной из своих работ подробно проанализировал происхождение жестов мотания головой в смысле слова «нет» и кивания в смысле «да». Шпиц в Медицинском центре университета Колорадо наблюдал за детьми годовалого возраста, которые страдали так называемым синдромом госпитализма, появляющимся после того, как дети на долгое время лишаются эмоциональных контактов. После кормления грудью в среднем в течение первых трех месяцев младенцы были разлучены с матерями на период от шести месяцев до года (это происходило в годы Второй мировой войны). Их возраст составлял от девяти месяцев до полутора лет. Когда к ним приближался кто-нибудь незнакомый (за исключением нянек, подходивших к ним с едой во время кормления), эти дети начинали вертеть головой так, как мотают головой взрослые, говоря «нет». Это движение продолжалось до тех пор, пока незнакомец находился перед ними. Шпиц обозначил это мотание головой как «цефалогирические движения». Когда их не тревожили и оставляли одних, дети вели себя спокойно. Было вполне очевидно, что появление незнакомца вызывало у них неудовольствие: отказ от общения сопровождался криком и хныканьем, особенно если наблюдатель не уходил.

Казалось бы, в этом нет ничего странного: брошенные дети испытывают тревогу и отказываются от общения с опасными чужаками, при этом отрицательно мотая головой, как бы говоря: «Нет, мы боимся и не хотим». Однако отказ от контакта, который демонстрируют здоровые, нормальные дети, встречаясь с незнакомыми людьми во второй половине первого и в начале второго года жизни, проявляется иначе. Здоровые дети не вращают головой; они закрывают глаза, прячут лицо или отворачиваются в сторону. Как правило, обычный ребенок обучается понимать покачивание головой взрослого человека в знак несогласия или запрета в первые три месяца второго года жизни, то есть в возрасте от года до пятнадцати месяцев, но в качестве намеренно подаваемого сигнала этот жест используется детьми позже. В начале второго года жизни ребенок различает лишь две эмоции: ребенок чувствует, что либо его любят, либо его ненавидят. Когда ему что-то запрещают, он чувствует, что его ненавидят. Шпиц описывает наблюдение за ребенком одиннадцати с половиной месяцев, заснятое на кинопленку. Взрослый играет с ребенком и предлагает ему игрушку. После того как ребенок поиграл с ней, взрослый забирает игрушку. Ребенок тянется к ней вновь, но взрослый покачивает головой и говорит: «Нет-нет». Несмотря на улыбку и приветливое выражение лица взрослого, ребенок быстро отводит назад свою ручку и сидит с потупленным взглядом и выражением смущения и стыда, будто он совершил нечто ужасное. Этот годовалый ребенок четко понимает запрет. Но вместе с тем он превратно истолковывает запрет взрослого глобальным образом: «Если ты не за меня, значит, ты против меня. Если ты меня не любишь, то ты меня ненавидишь». Поэтому сам подавать запрещающий сигнал годовалый ребенок еще не может, он будет способен перенять от взрослого этот жест лишь по прошествии трех или четырех месяцев.

Исходя из вышеизложенного, требует осмысления и объяснения тот факт, почему же у брошенных, лишенных эмоциональных контактов детей взрослый жест «нет» появляется раньше, чем у благополучных и нормально развивающихся. Шпиц делает вывод, что поскольку ребенок не мог усвоить смысл этого жеста из контактов с окружением посредством имитации, то такое поведение связано с поведением, существовавшим на более ранних стадиях развития. Тщательное наблюдение за вращениями головы показывает, что эти движения не являются избеганием, отворачиванием от того, что вызывает неудовольствие. Дети не отводят взгляд от незнакомого взрослого, но, напротив, пристально на него смотрят. Шпиц приходит к выводу, что мотание головой имеет прототип в «укореняющем» поведении новорожденного, который, когда его прикладывают к груди, ищет сосок, совершая круговые движения головой. Таким образом, дети с синдромом госпитализма, завидев чужака, с которым не желают общаться, испытывают тревогу и начинают искать материнскую грудь, как новорожденные младенцы. Мы же понимаем их поведение исходя из своих взрослых представлений и стереотипов, потому что их поиск соска внешне напоминает отрицательное мотание головой.

При нормальном развитии формирование жеста «нет» проходит три стадии: во-первых, вращение головой в поисках материнского соска (укореняющее движение) в возрасте до трех месяцев, которое имеет смысл скорее «да» (желание принять, получить), чем «нет» (кстати, в Болгарии мотание головой и означает «да»); во-вторых, избегающее поведение при насыщении после шести месяцев, когда ребенок, насытившись, мотает головой, чтобы избавиться от соска (в первые полгода жизни насытившийся младенец, вяло расслабив губы, выпускает сосок изо рта и засыпает на груди); наконец, в-третьих, покачивание головой, означающее «нет» - семантический жест на уровне объектных отношений, появляющийся после пятнадцати месяцев жизни. Каждая из первых двух стадий содействует возникновению третьей. Если укоренение обеспечивает моторную матрицу, тренирует мышцы шеи и координацию движений, то избегающее поведение при насыщении придает мотанию головой смысл.

При рождении укоренение (вращение головой в поисках соска) выполняет функцию приближения к удовлетворяющему потребности объекту. Укоренение не имеет негативного эквивалента; в активности новорожденного «стремление от» не соответствует «стремлению к». У новорожденного нет негативизма - поведенческого стереотипа, явно имеющего негативный смысл. То, что можно отнести к негативному, принимает форму беспорядочных, дезорганизованных, смешанных проявлений неудовольствия. То есть существует ярко выраженное поведение, имеющее позитивный смысл, направленное на сближение, но нет такого же ярко выраженного поведения, несущего отрицательный заряд. Это отсутствие у новорожденных организованного выражения негативизма является доступным наблюдению подтверждением фрейдовского постулата: «При анализе мы никогда не обнаруживаем „нет“ в бессознательном». Поведение младенца может начать выражать отказ лишь на третьем месяце жизни. До этого времени отказ принимает разве что физиологическую форму: ребенок перестает сосать или срыгивает проглоченное. Фрейд высказывал мнение (в 1925 году в статье «Отрицание»), что существует два полюса отношений младенца к миру: «я бы это съел» или «я бы это выплюнул». Другими словами, альтернативу можно сформулировать так: «Это должно быть либо внутри меня, либо снаружи». Однако и выплевыванию и заглатыванию должно предшествовать сканирующее, поисковое поведение, обладающее качеством «стремления к», - укореняющее вращение головой.

У брошенного ребенка мотание головой имеет совсем иное психологическое значение, чем взрослый жест «нет». Это не осознанный отказ от контакта, а спровоцированная тревогой защитная регрессия, возврат к более ранним способам поведения.

Аналогичное неоднозначное мотание головой исполняет землемер К.: он вертится во все стороны, чтобы приблизиться к Замку, проникнуть в него. (Или принять его в себя?) Он бросается то туда, то сюда: то к Фриде, то к Кламму, то к старосте общины; то в один трактир, то в другой; соглашается стать школьным сторожем - движения его хаотичны и беспорядочны. Кажется, так просто - пойти прямо в Замок и заявить о себе. Но нет! Это невозможно. Землемер, подобно брошенному ребенку, мотает головой, как будто говорит «нет». Но на самом деле он действительно ищет путь к Замку, только делает это как младенец, оставленный родителями. Неупорядоченное поведение его иррационально, оно определяется глубокой регрессией.

Петр Чаадаев писал в «Философических письмах» о русской ментальности, что «всем нам не хватает какой-то устойчивости, какой-то последовательности в уме, какой-то логики… В природе человека теряться, когда он не находит способа связаться с тем, что было до него и что будет после него; он тогда утрачивает всякую твердость, всякую уверенность; не руководимый ощущением непрерывной длительности, он чувствует себя заблудившимся в мире. Такие растерянные существа встречаются во всех странах; у нас это общее свойство… тут беспечность жизни без опыта и предвидения, не имеющая отношения ни к чему, кроме призрачного существования личности, оторванной от своей среды».

Хаотичность, неструктурированность русской жизни, описанная Чаадаевым, связана с нарциссическими проблемами. Я как-то говорил об этом в докладе на Летней Школе Национальной Федерации Психоанализа «Экстраполяция принципов „современного психоанализа“ на область социума и культуры». О том, что современное общество потребления порождает нарциссические проблемы, написано достаточно. Например, еще Эрих Фромм в монографии «Анатомия человеческой деструктивности» писал, что если речь идет не об индивидуальном, а о групповом нарциссизме, то индивид в полной мере осознает свою принадлежность к коллективной идеологии и открыто выражает свои взгляды. Когда кто-либо утверждает: «Моя родина - самая прекрасная на свете» (или: «Моя нация - самая умная», «Моя религия - самая развитая», «Мой народ - самый миролюбивый» и т. д. и т. п.), то это никому не кажется безумием. Напротив, это называется патриотизмом, убежденностью, лояльностью и единением народа.

Одновременно Фромм отмечал, что групповой нарциссизм выполняет важные функции в социуме. Во-первых, он укрепляет группу изнутри и облегчает манипулирование группой в целом. Во-вторых, нарциссизм дает членам группы, особенно тем, кто сам по себе мало что значит и не имеет особых оснований собой гордиться, ощущение удовлетворенности. В группе даже самый ничтожный и прибитый человек в душе своей может оправдать свое существование. Следовательно, степень группового нарциссизма соответствует реальной неудовлетворенности жизнью. Социальные классы, которые имеют больше радостей в жизни, гораздо менее подвержены патриотическому фанатизму. А беднота, ущемленная во многих сферах материальной и духовной жизни, страдает от невыносимой пустоты и скуки и такому фанатизму весьма подвержена. В-третьих, для национального бюджета очень выгодно стимулировать групповой нарциссизм. «В самом деле, - утверждает Фромм, - это ведь ничего не стоит и не идет ни в какое сравнение с расходами на социальные нужды и на повышение уровня жизни. Достаточно оплатить труд идеологов, которые формулируют лозунги, направленные на разжигание социального нарциссизма. И многие функционеры: учителя, журналисты, священники и профессора - готовы к сотрудничеству в этой области даже бесплатно! Им достаточно такой награды, как удовлетворенность от причастности к достойному делу и гордость за свой вклад в это дело и свой растущий авторитет». Не правда ли, очень знакомо? Как будто речь не о Западе второй половины XX века, а впрямую о России начала века XXI.

Как я уже упоминал, «нарциссичности» общества в Россини способствовали многие исторические факторы (изоляция, аутизм жизни за «железным занавесом»). Не вдаваясь в подробный патопсихологический анализ, скажу лишь, что у меня были (и есть) доэдипальные пациенты, чье общение ограничивалось только первичной семьей. С прочими они поддерживали до- и в начале терапии в лучшем случае лишь формальные отношения. Таким образом, отмеченные ранее нарциссические особенности землемера К. - типичные русские черты.

Есть, правда, в романе и намек на эдипальность, на фалличность землемера К. Из Замка ему присылают двух помощников, которыми землемер помыкает, с которыми он держится запросто, но которые постоянно его не слушаются, постоянно проявляют самостоятельность и ребячливую игривость. В самом начале их появления К. с изумлением говорит им: «Как, собственно, прикажете вас различать? У вас различаются только имена, в остальном вы похожи друг на друга… как, - он запнулся, затем невольно продолжил, - в остальном вы действительно похожи друг на друга, как змеи». Довольно странный оборот, надо сказать, - «похожи, как змеи», - но странный для того, кто не знаком с психоаналитической символикой. Змея - это, как писал еще Зигмунд Фрейд, один из самых типичных фаллических символов. С этим фактом связана, в частности, весьма распространенная фобия змей. Значит, из Замка в помощь землемеру прислали два фаллоса.

Но почему же два? Ответ на этот вопрос можно найти в рассказе «Первое горе», написанном примерно в то же время, что и «Замок». Это совсем небольшой рассказик об акробате, который постоянно, не слезая, сидел на трапеции. «…И тут акробат неожиданно разрыдался. Глубоко испуганный, импресарио вскочил и спросил, что случилось… И только после долгих расспросов и разных ласковых слов акробат, всхлипывая, сказал: „Только с одной этой палкой в руках - разве можно так жить!“». Пришлось импресарио пообещать, что в следующем же месте гастролей акробат будет выступать на двух трапециях. Думаю, не нужно напоминать, что палка - это такой же несомненный фаллический символ, как и змея. Мы видим, таким образом, практически одинаковые сценарии: от родительской инстанции герою посылаются два фаллоса. Насколько же немужественным, слабым и нефалличным должен ощущать себя герой, чтобы для компенсации этого чувства были необходимы целых два фаллоса!

С другой стороны, параллель «Замок - Китеж» порождает и иной ряд соображений. Великий Китеж преобразился, стал Небесным Градом, Парадизом, местом сакральным. Известен русской литературе и такой тип города-сада - это знаменитые Петушки, куда ехал - не доехал похмельный Веничка Ерофеев: «Петушки - это место, где не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех - может он и был - там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…». Великий Китеж - райский город, а рай - это возвращение в детство, в младенчество. Зигмунд Фрейд писал в работе «Недовольство культурой», отвечая на письмо Ромена Роллана, об «океаническом» чувстве, присущем любому религиозному человеку - ощущении вечности, безграничности, бескрайности, «чувстве неразрывной связи, принадлежности к мировому целому». Эти чувства, видимо, связаны с фантазийными представлениями о райском безграничном блаженстве. Фрейд сводит «океаническое» чувство к ранней стадии чувства «Я», оно служит лишь восстановлению «безграничного нарциссизма». Однако основоположник психоанализа видел источник религиозности не в «океаническом» чувстве, но в детской беспомощности и связанном с нею обожании отца: отец своим могуществом защищает беспомощного ребенка. «Мне трудно привести, - писал Фрейд, - другой пример столь же сильной в детстве потребности, как нужда в отцовской защите. Поэтому роль „океанического“ чувства второстепенна…»

То, что Замок связан для К. с детством, подтверждает и приводившаяся уже мной цитата: «На миг К. вспомнил свой родной городок, едва ли в чем-то уступавший этому так называемому Замку».

Итак, Замок для землемера - сакральное место, связанное с представлениями о желанном, но недостижимом рае. Мирское пространство - это деревня, где можно перемещаться в соответствии с земными законами физики. Но попытки проникнуть в пространство сакральное - в Замок - приводят к тому, что пространство разрывается, разламывается, оно не пускает землемера вперед. Хотел бы в рай, да грехи не пускают!

Я уже намекал выше, что землемер К. чувствовал себя грешным, виноватым, потому и не открылся ему Великий Китеж - Замок. Грех землемера был иррационален, фантастичен, скрыт от его собственного сознания. Свою виновность бессознательно переживает он перед женщинами (Фридой, Ольгой, Амалией), и связана эта вина с депрессивной позицией. Мелани Кляйн, основоположница психоаналитической теории объектных отношений, в работе «Психогенезис маниакально-депрессивных состояний» ввела понятие инфантильной депрессивной позиции и показала связь между этой позицией и маниакально-депрессивными состояниями. Она писала, что младенец переживает депрессивные чувства, вызванные чувством вины. Объект, о котором печалятся, - это грудь матери и все то хорошее, что грудь и молоко олицетворяют для детского ума. Ребенок чувствует, что потерял все это, и потерял в результате своих собственных неконтролируемых жадных и деструктивных фантазий в отношении материнской груди. Короче говоря, преследование (плохими объектами) и характерные защиты от него, с одной стороны, и тоска по любимому (хорошему) объекту, с другой, составляют депрессивную позицию.

Джоан Райвери, сотрудница Мелани Кляйн, в статье «О происхождении психического конфликта в раннем младенчестве» связывает депрессивное чувство вины с мазохизмом, замечая при этом, что вина, в отличие от мазохистического страдания, не дает выхода ни эротическому, ни агрессивному удовлетворению, что она предполагает отказ от удовлетворения обоих первичных инстинктных влечений. Однако еще Фрейд писал о «моральном» садо-мазохизме (в отличие от сексуальной девиации). Поэтому я буду использовать слова «вина» и «мазохизм» если и не как синонимы, то как очень близкие понятия.

Итак, землемер К. испытывает бессознательное чувство вины, депрессию и мазохистическое стремление себя наказать. Чувство вины это связано с депрессивной позицией, с фантазиями - он сам виноват в том, что лишился родительской (материнской) любви, разрушив ее (и родительские инстанции) своими деструктивными импульсами. В качестве наказания, он (на бессознательном уровне) не разрешает себе вернуться к матери, в Замок. Но чтобы справиться с чувством вины, он использует маниакальные защиты: бунтует, пытается прорваться туда любым способом.

Таков и русский народ: он не всегда дезориентирован и подавлен, как писал Чаадаев, не всегда готов к мазохистическому самонаказанию, как утверждает Ранкур-Лаферрьер, но периодически взрывается маниакальными бунтами и революциями или героическими военными подвигами. И снова мы убеждаемся, насколько близок герой Кафки «русскому духу», российской ментальности. Воистину: здесь русский дух, здесь Русью пахнет!

Из книги Женщина. Подчинись или властвуй автора Виталис Вис

2.38. Используйте «град вопросов»! Женщина – это звучит гордо. А также громко, капризно и бестолково. Отрывной календарь «Знаете ли вы?» Из пособия для стервы. Бывает, что вам нужно узнать у мужчины то, что он не желает вам рассказать. Или просто вы хотите по его реакции для

автора Гнездилов Андрей

Замок на озере Мог ли представить себе юный поэт Ирроль, что ожидает его, когда собрался в путь?! Устав жить одними фантазиями, он решил накинуть на плечи плащ пилигрима и испытать судьбу странника.Дорога обещала ему встречи, новые впечатления, и он бодро шагал, забывая об

Из книги Дым старинного камина (Авторская сказкотерапия) автора Гнездилов Андрей

Серый замок Над берегом широкого залива тянулась гряда холмов. Их северные склоны нависали обрывами над песчаными дюнами, поросшими хвойными деревьями. Там у одной из глухих дорожек, ведущих к морю, возвышался мало приметный среди деревьев замок. Его серые стены

автора Басов Николай Владленович

Глава 7. Десять элементов романа Итак, мы подошли к тому, что с точки зрения обобщённого взгляда на текст должно присутствовать в романе. Для простоты я разбил общий свод этих элементов на десять отдельных частей. Кому-то это деление покажется слишком условным, кому-то,

Из книги Творческое саморазвитие, или Как написать роман автора Басов Николай Владленович

Глава 8. Как играть на этих нотах, или угадай мелодию романа Итак, все основные элементы романа, которые я смог придумать, растолкованы и даже поняты. Но это, в своём роде, теоремы романистики, а вот как их использовать? Ведь то, что теорема ценна не только сама по себе, но и

Из книги Красная книга (Liber Novus) автора Юнг Карл Густав

Глава 2 Замок В Лесу 2°После этого во вторую ночь я иду один в темном лесу и я заметил что потерялся. Я на темной колее от телег и спотыкаюсь в темноте. В конечном счете я прихожу к тихой, темной болотистой воде и маленький старый замок стоит в ее центре. Я думаю, что было

Из книги Техника безопасности для родителей детей нового времени автора Морозов Дмитрий Владимирович

КИТЕЖ (терапевтическая реальность сказочного мира) Терапевтическое сообщество «Китеж» - целостная модель мира, предназначенная для развития детей, потерявших родителей или попавших в кризисную ситуацию. Все население поселка - 50 человек. Большинство из них - дети,

Из книги Жизнь удалась! Как успевать полноценно жить и работать автора Козлов Николай Иванович

Китеж: жизнь Дмитрия Морозова Удивительное место – Китеж! Деревянные избы – и в них теплые туалеты и горячая вода; лес вокруг, полный грибов и ягод, – и аккуратно скошенный газон с клумбами у каждого дома; детский дом – и гордая осанка, ясный взгляд и уверенность в себе у

Из книги Управление конфликтами автора Шейнов Виктор Павлович

Замок из песка Дети играли в песочнице, строили замок. Вдруг прогремел гром и начался дождь. Воспитательница быстро собрала детей и отвела их в корпус. Но одного из них, самого шумного и своенравного, среди детей не было. Воспитательница побежала во двор и увидела, что

Из книги Он. Глубинные аспекты мужской психологии автора Джонсон Роберт

Замок Грааля Представьте себе деревенского парня, находящегося в замке во время такого церемониала, под воздействием чудесной силы Священной Чаши. Парсифаль просто онемел.Вспомните слова Гурнамонда: едва настоящий рыцарь найдет замок Грааля и войдет в него, ему следует

Глава 4. Защита неизвестного. Психоанализ рассказа Ф. Кафки «Нора» Так и осталось неизвестно, кто же герой этого рассказа, роющий нору? Человек? Лис? Оборотень? Вомбат какой-нибудь? Назову его Неизвестный. Ясно одно: Неизвестный защищается. От кого? От врагов? От чудовищ? От

автора Андерсон Юэлль

Глава 1 Замок Не жди ответа, воздевая руки к небесам, И пристально смотри в немую бесконечность. Свободный духом, ты найдешь дорогу сам. Скажи: «Я есть, я был и буду вечность». Запираясь на замок Что происходит, когда человек появляется на свет? Дух воплощается в теле и

Из книги Ключ к подсознанию. Три магических слова – секрет секретов автора Андерсон Юэлль

Замок и ключ Замок, крепко запирающий восприятие человека от понимания того, что он есть Бог, – это порождение эго, состоящее из памяти и предубеждений сознательного мышления. Этот замок можно открыть посредством медитаций, через постижение Вселенского Само и Царства

Год издания романа: 1926

Неоконченный роман Франца Кафки «Замок» получил широкую популярность во всем мире. Это произведение шесть раз экранизировалось в разных странах мира, а по его мотивам была создана театральна постановка. Сам роман «Замок» Франс Кафка начал писать в январе 1922 года, но уже в сентябре решил отказаться от него. Читать роман «Замок» стало возможно лишь после смерти писателя, когда вопреки завещанию Франца, его друг опубликовал роман.

Книги «Замок» краткое содержание

В книге Франца Кафки «Замок» кратком содержании вы узнаете историю тридцатилетнего К. Поздним зимним вечером он прибывает в Деревню. Хозяин постоялого двора и крестьяне изрядно смущены его появлением. Но главный герой очень устал и поэтому не придает этому значения и быстро засыпает. Его сон прерывает некий Шварцер, который называется сыном смотрителя Замка. По его словам, жить или ночевать в Деревне или Замке можно только с разрешения графа, владельца этих земель. Главный герой объясняет, что прибыл суда по вызову графа и что он землемер. Лишь после проверки его слов по телефону Шварцер оставляет его в покое.

Далее в романе Кафки «Замок» читать можно о том, как утром главный герой решает отправится к Замку. Он бродит по улицам Деревни и тонет в снегу, но, казалось бы, прямые улицы, ведущие к Замку, выводят его не туда. Сильно устав он возвращается на постоялый двор. Тут его уже ждут «старые» помощники – Артур и Иеремий, которых он видит в первый раз. К. понимает, что их к нему приставил Замок и поэтому признает их «старыми» помощниками. Хотя о землемерных работах они нечего не знают. С их помощью он надеется попасть в Замок, но по телефону сначала отказывают им, а затем и ему. Как раз к окончанию телефонного разговора приходит посыльный Варнава. У него письмо из Замка для К. В письме сообщается, что К. принят на работу землемером и что он подчиняется старосте Деревни. Вместе с посыльным главный герой надеется пройти к Замку, но Варнава приводит его к себе домой.

В доме Варнавы главный герой книги Франца Кафки «Замок» знакомится с его сестрой Ольгой. Благодаря ей он попадает в гостиницу, предназначенную для господ Замка. Как раз здесь сейчас живет его непосредственный начальник Кламм. В гостинице «Господский двор» К. знакомится с буфетчицей Фридой. Она здесь очень важная фигура, что сквозит в ее взгляде, ведь она любовница того самого Кламма. К. предлагает ей бросить чиновника и стать его любовницей на что девушка сразу соглашается. Ночь главный герой книги «Замок» Кафки проводит в объятиях Фриды под стойкой буфета. А на утренний равнодушный зов Кламма, Фрида дважды отвечает отказом. Следующую ночь он проводит в комнатенке на постоялом дворе. Причем его помощники практически спят с ним в одной кровати. С помощью Фриды главный герой надеется поговорить с Кламмом, но сначала сама Фрида, а затем и Гардена – хозяйка постоялого двора, убеждают его что это невозможно. Ведь Кламм из Замка, а К. даже не из Деревни – он «ничто». Кроме того, Гардена выражает сожаления, что Фрида бросила «орла» и поменяла его на «слепого крота». Ведь двадцать лет назад Гардену тоже вызывал Кламм. Он делал это три раза, и женщина до сих пор хранит чепчик и платок, подаренные чиновником, а также фотографию первого посыльного.

Далее в нашем романа Кафки «Замок» кратком содержании читать можно о том, как К. отправляется к старосте. Тот рассказывает о том, что много лет назад на запрос о необходимости землемера он направил в канцелярию Замка письмо с отказом. Но это письмо попало не в тот отдел. Признать этого не могли и только спустя несколько лет контрольная инстанция нашла ошибку, и канцелярия была вынуждена ее признать. И теперь, когда все, казалось бы, выяснилось появляется К., сводя на нет многолетнюю работу. Староста даже попытался найти эту корреспонденцию, но среди многочисленных папок ему это не удалось. Староста предлагает К. стать сторожем в школе. Но эта должность нужна не чуть не больше чем должность землемера. По настоянию Фриды главный герой принимает это предложение.

В надежде поговорить с Кламмом главный герой идет в «Господский двор». У преемницы Фриды – Пепи он узнает где Кламм и ожидает его на улице. Появляется секретарь Кламма — Мом и просит его уйти. К. отказывается. Мом желает провести допрос К. для протокола. Но узнав, что Кламм не будет читать этот протокол, главный герой убегает. По дороге он встречает Варнаву с письмом от чиновника. В письме Кламм благодарит К. за качественную работу. К. просит хотя бы Варнаву объяснить чиновнику что это недоразумение, но посыльный уверен, что его и слушать некто не будет. После ужина главный герой книги «Замок» Кафки спрашивает у Фриды как избавится от помощников. Но девушка уверена, что это невозможно. Шанс появляется уже на следующее утро. Когда учительница Гиза устраивает им скандал из-за ихнего ужина и сна в гимнастическом зале. Она заявляет, что К. уволен. Но главный герой не согласен и остается. Зато он увольняет своих помощников, которые словно дети бегают около школы и стучаться в окна.

Тем временем Фрида за четыре дня знакомства сильно сдала. Он ревнует К. к Ольге и считает, что главный герою любит не ее, а любовницу Кламма. И ради встречи с ним он легко откажется от нее. От Ольга главный герой узнает особенность жизни в Деревне, которая как две капли воды похожа на . Три года назад чиновник Сортини на одном из деревенских праздников приметил младшую сестру Ольги – Амалию. В тот же вечер прибыл посыльный с требованием девушке явиться в гостиницу. Она порвала письмо и кинула в лицо посыльному. До этих чиновников некогда не отказывали. С тех пор семейство лишилось заработка и их некто даже не хотел выслушивать. Более того от них отвернулись даже жители Деревни. Теперь все надежды только на Варнаву который все больше разочаровывается, выстаивая очереди в канцеляриях. Ольга дабы получить хоть какую-то информацию спит со слугами чиновников.

Тем временем Фрида неуверенная в К. решает вернуться обратно в буфет. А для создания семейного очага она приглашает Иеремию. Тем временем один из секретарей Кламма – Эрлангер вызывает К. в свой гостиничный номер. Здесь К. встречает Фриду и пытается поговорить с ней, но она не желает с ним говорить и убегает. Не в силах найти номер Эрлангера главный герой заходит в первый попавшийся. Здесь дремлет чиновник Бюргель, который рад собеседнику. Он начинает жаловаться К. на тяготы службы. И под его монотонный голос главный герой романа Кафки «Замок» засыпает. Именно поэтому он не слышит слов чиновника о том, что за этот разговор он сделает для К. все что угодно. Уже ближе под утро он таки попадает к Эрлангеру который требует вернуть Фриду в буфет. Ведь ее отсутствие раздражает Кламма. Тем временем наступает утро и К. видит, как просыпается «птичник». По коридорам развозят бумаги, а чиновники их разбирают, кто с ленцой, кто с готовностью. К. не имеет права здесь находится в это время и его выгоняют. Лишь хозяйка гостиницы позволяет ему переночевать за его советы в моде. Но затем главному герою ночевать негде. Но К. везет. Конюх Герстекер надеется с его помощью добиться чего-то от Эрлангера. Поэтому он решает приютить К. На этом роман обрывается.

Действие происходит в Австро-Венгрии, до Ноябрьской революции 1918 г.

К., молодой человек примерно тридцати лет, прибывает в Деревню поздним зимним вечером. Он устраивается на ночлег на постоялом дворе, в общей комнате среди крестьян, замечая, что хозяин чрезвычайно смущен приходом незнакомого гостя. Заснувшего К. будит сын смотрителя Замка, Шварцер, и вежливо объясняет, что без разрешения графа - владельца Замка и Деревни, здесь никому не разрешается жить или ночевать. К. сначала недоумевает и не принимает это заявление всерьез, но, видя, что его собираются выгнать среди ночи, с раздражением объясняет, что прибыл сюда по вызову графа, на работу в должности землемера. Вскоре должны подъехать его помощники с приборами. Шварцер звонит в Центральную канцелярию Замка и получает подтверждение словам К. Молодой человек отмечает для себя, что работают в Замке, как видно, на совесть, даже по ночам. Он понимает, что Замок «утвердил» за ним звание землемера, знает о нем все и рассчитывает держать в постоянном страхе. К. говорит себе, что его явно недооценивают, он будет пользоваться свободой и бороться.

Утром К. отправляется к Замку, расположенному на горе. Дорога оказывается длинной, главная улица не ведет, а только приближается к Замку, а потом куда-то сворачивает.

К. возвращается на постоялый двор, где его дожидаются два «помощника», незнакомые ему молодые парни. Они называют себя его «старыми» помощниками, хотя признают, что землемерную работу не знают. К. ясно, что они прикреплены к нему Замком для наблюдения. К. хочет ехать с ними на санях в Замок, но помощники заявляют, что без разрешения посторонним нет доступа в Замок. Тогда К. велит помощникам звонить в Замок и добиваться разрешения. Помощники звонят и мгновенно получают отрицательный ответ. К. сам снимает трубку и долго слышит непонятные звуки и гудение, прежде чем ему отвечает голос. К. мистифицирует его, говоря не от своего имени, а от имени помощников. В результате голос из Замка называет К. его «старым помощником» и дает категорический ответ - К. навсегда отказано в посещении Замка.

В этот момент посыльный Варнава, молоденький парнишка со светлым открытым лицом, отличающимся от лиц местных крестьян с их «словно нарочно исковерканными физиономиями», передает К. письмо из Замка. В письме за подписью начальника канцелярии сообщается, что К. принят на службу к владельцу Замка, а непосредственным его начальником является староста Деревни. К. решает работать в Деревне, подальше от чиновников, рассчитывая стать «своим» среди крестьян и тем самым хоть чего-то добиться от Замка. Между строк он вычитывает в письме некую угрозу, вызов к борьбе, если К. согласится на роль простого работника в Деревне. К. понимает, что вокруг все уже знают о его прибытии, подглядывают и приглядываются к нему.

Через Варнаву и его старшую сестру Ольгу К. попадает в гостиницу, предназначенную для господ из Замка, приезжающих в Деревню по делам. Ночевать в гостинице посторонним запрещается, место для К, - только в буфете. В этот раз здесь ночует важный чиновник Кламм, имя которого известно всем жителям Деревни, хотя мало кто может похвастаться, что видел его своими глазами,

Буфетчица Фрида, подающая пиво господам и крестьянам, важная персона в гостинице. Это невзрачная девушка с печальными глазами и «жалким тельцем». К. поражен её взглядом, полным особого превосходства, способным решить многие сложные вопросы. Её взгляд убеждает К., что такие вопросы, касающиеся лично его, существуют.

Фрида предлагает К. посмотреть на Кламма, находящегося в смежной с буфетом комнате, через потайной глазок. К. видит толстого, неуклюжего господина с обвисшими под тяжестью лет щеками. Фрида любовница этого влиятельного чиновника, поэтому и сама имеет большое влияние в Деревне. На должность буфетчицы она пробилась прямо из скотниц, и К. выражает восхищение её силой воли. Он предлагает Фриде бросить Кламма и стать его любовницей. Фрида соглашается, и К. проводит ночь под стойкой буфета в её объятиях. Когда под утро из-за стены раздается «повелительно-равнодушный» зов Кламма, Фрида дважды с вызовом отвечает ему, что она занята с землемером.

Следующую ночь К. проводит с Фридой в комнатенке на постоялом дворе, почти в одной постели с помощниками, от которых он не может избавиться. Теперь К. хочет поскорее жениться на Фриде, но прежде, через нее, намерен поговорить с Кламмом. Фрида, а затем хозяйка постоялого двора Гардена убеждают его, что это невозможно, что Кламм не будет, даже не может разговаривать с К., ведь господин Кламм - человек из Замка, а К. не из Замка и не из Деревни, он - «ничто», чужой и лишний. Хозяйка сожалеет, что Фрида «оставила орла» и «связалась со слепым кротом».

Гардена признается К., что больше двадцати лет назад Кламм три раза вызывал её к себе, четвертого раза не последовало. Она хранит как самые дорогие реликвии чепчик и платок, подаренные ей Кламмом, и фотографию курьера, через которого была вызвана первый раз. Гардена вышла замуж с ведома Кламма и долгие годы по ночам говорила с мужем только о Кламме. К. нигде ещё не видел такого переплетения служебной и личной жизни, как здесь.

От старосты К. узнает, что распоряжение о подготовке к прибытию землемера было им получено уже много лет назад. Староста сразу же отправил в канцелярию Замка ответ, что землемер никому не нужен в Деревне. Видимо, этот ответ попал не в тот отдел, произошла ошибка, признать которую было нельзя, потому что возможность ошибок в канцелярии исключена вообще, Однако контрольные инстанции позже признали ошибку, и один чиновник заболел. Незадолго до прибытия К. история пришла, наконец, к благополучному концу, то есть - к отказу от землемера. Неожиданное появление К. теперь сводит к нулю всю многолетнюю работу. В доме старосты и в амбарах хранится корреспонденция Замка. Жена старосты и помощники К. вытряхивают из шкафов все папки, но найти нужное распоряжение им так и не удается, как не удается и сложить папки на место.

Под давлением Фриды К. принимает предложение старосты занять место школьного сторожа, хотя от учителя он узнает, что сторож нужен Деревне не больше, чем землемер. К. и его будущей жене негде жить, Фрида пытается создать подобие семейного уюта в одном из классов школы.

К. приходит в гостиницу, чтобы застать там Кламма. В буфете он знакомится с преемницей Фриды, цветущей девицей Пепи, и выясняет от нее, где находится Кламм. К. долго подстерегает чиновника во дворе на мороз-

е, но Кламм все же ускользает. Его секретарь требует от К. пройти процедуру «допроса», ответить на ряд вопросов для составления протокола, подшиваемого в канцелярии. Узнав, что сам Кламм за нехваткой времени протоколов не читает, К. убегает.

По дороге он встречает Варнаву с письмом от Кламма, в котором тот одобряет землемерные работы, проводимые К. с его ведома, К. считает это недоразумением, которое Варнава должен разъяснить Кламму. Но Варнава уверен, что Кламм не станет и слушать его.

К. с Фридой и помощниками спят в гимнастическом зале школы. Утром их застает в постели учительница Гиза и устраивает скандал, сбрасывая со стола линейкой остатки ужина на глазах у довольных детей. У Гизы есть поклонник из Замка - Шварцер, но она любит только кошек, а поклонника терпит.

К. замечает, что за четыре дня совместной жизни с его невестой происходит странная перемена. Близость к Кламму придавала ей «безумное очарование», а теперь она «увядает» в его руках. Фрида страдает, видя, что К. мечтает лишь о встрече с Кламмом. Она допускает, что К. легко отдаст её Кламму, если тот того потребует. Вдобавок она ревнует его к Ольге, сестре Варнавы.

Ольга, умная и самоотверженная девушка, рассказывает К. грустную историю их семьи. Три года назад на одном из деревенских праздников чиновник Сортини не мог отвести глаз от младшей сестры, Амалии. Утром курьер доставил Амалии письмо, составленное в «гнусных выражениях», с требованием явиться в гостиницу к Сортини. Возмущенная девушка порвала письмо и бросила клочки в лицо посыльному, должностной особе. Она не пошла к чиновнику, а ни одного чиновника в Деревне не отталкивали. Совершив такие проступки, Амалия навлекла проклятие на свою семью, от которой отшатнулись все жители. Отец, лучший сапожник в Деревне, остался без заказов, лишился заработка. Он долго бегал за чиновниками, поджидая их у ворот Замка, молил о прощении, но его никто не желал выслушивать. Наказывать семью было излишним, атмосфера отчуждения вокруг нее сделала свое дело. Отец и мать с горя превратились в беспомощных инвалидов.

Ольга понимала, что люди боялись Замка, они выжидали. Если бы семья замяла всю историю, вышла к односельчанам и объявила, что все улажено благодаря их связям, Деревня приняла бы это. А все члены семьи страдали и сидели дома, в результате они оказались исключенными из всех кругов общества. Терпят только Варнаву, как самого «невинного». Для семьи главное - чтобы он был официально оформлен на службе в Замке, но даже этого узнать точно нельзя. Возможно, решение о нем ещё не принято, в Деревне в ходу поговорка: «Административные решения робки, как молоденькие девушки». Варнава имеет доступ к канцеляриям, но они - часть других канцелярий, потом идут барьеры, а за ними снова канцелярии. Барьеры есть кругом, так же как и чиновники. Варнава и рта не смеет раскрыть, выстаивая в канцеляриях. Он уже не верит, что его по-настоящему приняли на службу в Замке, и не проявляет рвения в передаче писем из Замка, делая это с опозданием. Ольга сознает зависимость семьи от Замка, от службы Варнавы, и чтобы получить хоть какую-то информацию, она спит со слугами чиновников на конюшне.

Измученная неуверенностью в К., уставшая от неустроенной жизни, Фрида решает вернуться в буфет, Она берет с собой Иеремию, одного из помощников К., которого знает с детства, надеясь создать с ним семейный очаг.

Секретарь Кламма Эрлангер хочет принять К. ночью в своем гостиничном номере. В коридоре уже ждут люди, в том числе знакомый К. конюх Герстекер. Все рады ночному вызову, сознают, что Эрлангер жертвует своим ночным сном по доброй воле, из чувства долга, ведь в его служебном расписании времени для поездок в Деревню нет. Так делают многие чиновники, проводя прием либо в буфете, либо в номере, по возможности за едой, а то даже и в постели.

В коридоре К. случайно сталкивается с Фридой и пытается снова завоевать её, не желая отдавать «неаппетитному» Иеремии. Но Фрида упрекает его в измене с девицами из «опозоренной семьи» и в равнодушии и убегает к заболевшему Иеремии.

После встречи с Фридой К. не может найти комнату Эрлангера и заходит в ближайшую в надежде ненадолго соснуть. Там дремлет другой чиновник, Бюргель, который рад слушателю. Приглашенный им присесть, К. валится на его постель и засыпает под рассуждения чиновника о «непрерывности служебной процедуры». Вскоре его требует к себе Эрлангер. Стоя в дверях и собираясь уходить, секретарь говорит, что Кламму, привыкшему получать пиво из рук Фриды, появление новой служанки Пепи мешает в его ответственной работе. Это нарушение привычки, а малейшие помехи в работе следует устранять. К. должен обеспечить немедленное возвращение Фриды в буфет. Если он оправдает доверие в этом «небольшом дельце», это может оказаться полезным его карьере.

Понимая полную бесполезность всех своих стараний, К. стоит в коридоре и наблюдает за оживлением, которое началось в пять часов утра. Шумные голоса чиновников за дверями напоминают ему «пробуждение в птичнике». Служители развозят тележку с документами и по списку раздают их чиновникам по комнатам. Если дверь не открывается, документы складываются на полу. Одни чиновники «отбиваются» от документов, другие, напротив, «претендуют», выхватывают, нервничают.

Хозяин гостиницы гонит К., не имеющего права разгуливать здесь, «как скотина на выпасе». Он объясняет, что цель ночных вызовов состоит в том, чтобы побыстрее выслушать посетителя, чей вид днем господам чиновникам невыносим. Услышав, что К. побывал на приеме у двух секретарей из Замка, хозяин разрешает ему переночевать в пивном зале.

Заменявшая Фриду краснощекая Пепи сокрушается, что её счастье было так коротко. Кламм не появился, а ведь она готова была бы на своих руках отнести его в буфет.

К. благодарит хозяйку гостиницы за ночлег. Она заводит с ним разговор о своих платьях, вспомнив его случайное замечание, которое её задело. К. проявляет определенный интерес к внешности хозяйки, к её нарядам, обнаруживает вкус и знание моды. Надменно, но заинтересованно хозяйка признает, что он может стать для нее незаменимым советчиком. Пусть он ждет её вызова, когда прибудут новые наряды.

Конюх Герстекер предлагает К. работу на конюшне. К. догадывается, что Герстекер с его помощью надеется чего-нибудь добиться у Эрлангера. Герстекер не отрицает этого и ведет К. в свой дом на ночлег. Мать Герстекера, читающая книгу при свете свечи, подает К. дрожащую руку и усаживает рядом с собой.

Пересказ - А. В. Дьяконова

Хороший пересказ? Расскажи друзьям в соц.сети, пусть тоже подготовятся к уроку!